Вскоре они развелись. Виолетта Сергеевна не могла простить зятю синяка на лице дочери. Она стала его открыто игнорировать, взывать к Олиной гордости и к чувству собственного достоинства. Но Оля была не в состоянии что-то решить, она пребывала в каком-то оцепенении. Думала об Олеге, о Саше и то любила их обоих, то во всем винила. Саша стал болезненно ревнив, постоянно подозревал ее в неверности. Даже близость перестала быть для них такой желанной. Саша видел перемену в ней, и это злило его.
Но на развод подала она. Три раза их вызывали в суд, где Оля уверенно, подбадриваемая матерью, требовала развода, а Саша его не давал. На последнем слушании он просто заявил от злости, что его жена — потаскуха и, если разведется, будет вести аморальный образ жизни на глазах у малолетней дочери. Так что лучше он будет ее удерживать в рамках семейной жизни. Теща, естественно, все отрицала и указывала на факт пьянства и избиения.
В общем, после неоднократного полоскания грязного белья на глазах у всех и взаимных оскорблений, их развели. Виолетта Сергеевна облегченно вздохнула. Они остались одни в доме, без мужчин. Оле тоже стало легче, хотя иногда ночами ей не хватало Саши, его пылких и надежных объятий. Скучала и Лиза, но она была слишком маленькой, чтобы долго помнить…
Глава пятая
Инфляция, которая началась двукратным повышением цен в начале девяностых, за пять лет привела к полному обнищанию Олиной семьи и всех ее родственников. Они с мамой пребывали в постоянном недоумении: сначала растущая дороговизна удивляла, потом стала возмущать и, наконец, пугать. Но, как и большинство знакомых, они терпеливо ждали конца «этого безобразия». Но годы шли, а «безобразие» не прекращалось, наоборот — оно становилось нормой. В представлении Оли семья, имевшая в восьмидесятые годы на сберкнижке пять-десять тысяч, была зажиточной. Несмотря на рост цен, люди не стали снимать свои сбережения. Только очень немногие сообразили вложить их в дело. Большинство же ждало стабилизации в стране, а следовательно, и возмещения государством убытков, не понимая, что той страны, в которой они жили, уже нет, а новый строй меньше всего заинтересован во всеобщем равенстве. Оля утешала себя тем, что является свидетелем подлинно исторического события: перерастания социализма в капитализм. А вследствие этого происходило расслоение общества. Случалось так, что бывшие друзья прекращали общаться друг с другом только потому, что один стеснялся своей бедности, а другой испытывал в обществе обедневшего друга неловкость из-за своей состоятельности.
Люди, которые, как ее родители, проработали всю жизнь на государственных предприятиях и привыкли жить на получаемый заработок, лишились и работы, и зарплаты. Заводы, фабрики, исследовательские институты становились убыточными, простаивали месяцами и наконец закрывались. Жизнь день ото дня дорожала. Появилось много нищих, они бродили в поездах метро и электричек, сидели под магазинами и в подземных переходах. Для кого-то это был бизнес, кто-то умирал с голоду.
Особенно трудно стало жить скромным, честным, непрактичным людям, тем, кто не сумел быстро приспособиться к новым обстоятельствам. Такие могли заработать лишь тяжелым физическим трудом, и именно они чаще всего оказывались обманутыми. Фирмы, нанявшие их, долго не платили, а затем исчезали, так и не рассчитавшись с работниками. В тех государственных учреждениях, которые еще не закрылись, зарплату не выдавали иногда по полгода. В городах стали свирепствовать эпидемии гепатита, дифтерии, гриппа. Папа рассказывал Оле, что у него на работе с людьми иногда случаются голодные обмороки. Во многих семьях почти не ели мяса, дети не видели молока — как тут не заболеть? Двух зарплат, ее и мамы, не хватало даже на питание, и если бы не Антон и Саша, который регулярно передавал деньги для Лизы, то непонятно, как бы они жили.