Я теперь боюсь говорить об этом нашим людям.
Боцман и член профкома сказали уже тогда, что такого начальника... мало посадить. Но теперь ему угрожает еще более суровая расправа — они просто убыот его. Из-за такого пустяка, как трубы, лишиться двух хороших, честных людей жалко... Нет, уж лучше я помолчу!
Анне
Я сидел и смотрел телевизионную передачу, когда Анне пришла. Она повозилась в прихожей. Потом зашла в комнату. Я ожидал, что она начнет меня ругать, потому что я еще не принес воды и дров, но сегодня Анне была очень мила.
— Добрый вечер, Андрес — сказала она, смиренно опустив глаза.
— Добрый вечер, Анне! — вежливо ответил я и продолжал смотреть передачу.
— Я телевизор больше не смотрю, —сказала Анне.
— Да? Ну не смотри, если не хочешь. Бережешь глаза, что ли?
Она что-то пробормотала в ответ и ушла в другую комнату. Оттуда послышался непонятный шум. Я пошел посмотреть, что она там делает.
— Ого, черт побери! Ты что, переезжать собираешься? Зачем книги в ящик укладываешь?
— Никуда я не собираюсь переезжать. А книги пойдут в подвал.
Я, конечно, хотел возразить, но, зная характер Анне, предпочел промолчать.
Вечером она никак не могла уснуть. Беспокойно вертелась с боку на бок. И наконец заговорила:
— Дорогой мой, как только я подумаю, какой страшной жизнью ты живешь, прямо слезы навертываются на глаза.
Я притворился спящим и не ответил, боясь, что она начнет теперь выкладывать мои грехи. Ведь за тридцать пять лет совместной жизни их накопилось немало.
В последующие дни в нашей семье произошли еще более странные вещи. Мою Анне начали навещать какие-то старушки. Они подолгу сидели на кухне, перешептываясь между собой. Иногда Анне затягивала песню, которую я никогда раньше от нее но слышал. В кино и в театр она со мною больше не ходила, перестала читать газеты и целыми днями где-то пропадала. Хорошо, что я был уже на пенсии и мог сам себе готовить.
Я никак не мог понять, в чем дело, покуда Анне сама не заговорила.
— Знаешь, Андрес, я такая счастливая! Такая счастливая! Меня принимают в члены прихода.
После такого известия я чуть не захворал. В конце жизненного пути еще такое несчастье — это не шутка! Сначала попробовал поговорить с Анне по-хорошему, подшучивал над нею и даже однажды выругал. Но она оставалась при своем. Тогда я решил посещать атеистические лекции, но Анне со мною не пошла, и других верующих я там тоже не видел. Там сидели одни неверующие. Ничто не могло подействовать на мою подругу. На все мои разговоры она смиренно говорила о другом мире, где меня, как грешника, якобы ожидают страшные мучения.
В тот день, когда Анне унесла телевизор в подвал, мне было уже нечем заниматься в свободное время. И я первый раз в жизни взялся за библию. Каждый божий день с утра до вечера я сидел теперь над этой священной книгой. На улице стояла жаркая погода. Огурцы и помидоры в огороде сохли. Но мне было на них наплевать. Я читал библию. Земная жизнь меня уже не интересовала: все равно она пошла кувырком. Ну и пусть идет, зато в другом мире будет блаженство!
Когда Анне увидела, что я сижу над библией, она радовалась до слез. И все старушки, посещавшие наш дом, смотрели на меня, как на новоявленного апостола.
— Господь бог его помиловал, — сказала Анне.
— Он еще будет у нас святым, — подпевали старушки.
В ушах у меня звенело от этих похвал, и я ушел из дому. А когда я поздно вечером вернулся, Анне встретила меня руганью:
— Где ты, сатана, был? В огороде все высохло. Нет чтобы полить грядки! Труба разваливается... Видишь, комната полна дыма, а ты...
— Я был на богослужении, — смиренно ответил я, выбив сразу все карты из рук Анне, и опять взялся за библию.
Отныне я стал пропадать каждый день. Положу утром бутерброды в свой старый чемодан, с которым я когда-то ходил на работу, и айда! В день, когда принесли пенсию, я попросил у Анне десять рублей для приношений. Если она жертвует, почему же я не могу? Одному и тому же богу ведь служим! И что же? Она дала мне нужную сумму.
Конечно, все это довольно-таки губительно подействовало на наше хозяйство. В огороде у нас все по-прежнему сохло, труба опрокинулась, так что даже и готовить ничего нельзя было. Всю свою пенсию я приносил на божий алтарь.
— На том свете бог нам все вернет, — сказал я Анне, которая начинала проявлять явные признаки недовольства. — Наш приход служит господу богу каждый день, наша вера запрещает нам что-нибудь делать. На небе троекратно будут оплачены все земные страдания.
Анне промолчала и привела печника. Затем взялась за огород. Сама колола дрова, готовила завтрак, обед, ужин. И денег больше не давала для приношений. Словом, жизнь пошла по старой колее. Я заметил, что Анне перестала петь церковные песни. Зато я еще больше углубился в веру. Уже рано утром я ушел из дому с библией и церковным песенником в руках и вернулся только к обеду. А после обеда опять...