Уолтон одобрительно заулыбался:
— Вот это мне нравится. Когда, по-вашему, я должен подготовиться?
— Это совершенно ни к чему. У нас достаточно видеохроники, где вы запечатлены, а саму речь мы можем по крохам смонтировать из обрывков фраз и даже слогов, оброненных вами здесь и там.
Уолтон нахмурился. В последнее время слишком многие из произносимых для публики речей создавали искусные видеоинженеры, которые научились расщеплять слова на отдельные фонемы, а затем перекомпоновывать их так, что получались целые фразы, произнесенные с любой требуемой составителю интонацией.
— Позвольте хотя бы проверить мое выступление прежде, чем пустите его в эфир.
— Обязательно. Трансляцией такой агитпрограммы мы сразу же заткнем глотки зарвавшимся гершелитам.
В своем кресле беспокойно заерзала Паулина Медхерст. Уолтон понял намек и вопросительно поглядел на нее.
— Видите ли, Рой, не знаю, подходящее ли сейчас для этого время и место, но я не могу не упомянуть о вашем распоряжении перевести пятерых врачей…
— Вы его получили? Вот и прекрасно, — поспешно прервал ее Уолтон. — Вы уже уведомили их об этом?
— Да. Они не выразили особого восторга.
— Предложите им, еще раз перечитать книгу Фиц-Моэма и напомните, что они всего лишь шестеренки в мощном механизме, работающем во имя спасения человечества. Мы не можем допустить, чтобы интересам дела мешали чисто личные соображения.
— Если б вы могли только объяснить, почему…
— Вы дочиста вымели из лаборатории всю мою утреннюю смену! — не в силах больше сдерживать свое недоумение, воскликнул заведующий клиникой Шаунхафт. — Хотелось бы мне знать…
Уолтон почувствовал себя как загнанный зверь.
— Послушайте, — решительно произнес он, стараясь перекрыть недовольный ропот. — Если я распорядился произвести кадровые перестановки, значит, для этого были самые веские основания. А ваше дело — обеспечить направление этих пятерых специалистов туда, куда я наметил, и немедленно подыскать новых кандидатов на их места. И вам совершенно не нужно оправдываться перед ними, как не нужно этого делать мне перед вами.
В директорском кабинете вдруг воцарилась мертвая тишина. Уолтону оставалось только надеяться, что он не перегнул палку и своей непреклонностью не вызвал подозрений.
— Вот так так! — высказалась в конце концов Сью Ллевелин. — С вами не соскучишься!
— Я уже говорил, нельзя допустить ни малейших сбоев в деятельности ВЫНАСа, — строго ответил Уолтон. — И то, что многие обращаются ко мне по имени, вовсе не означает, что я стану не столь жестким и требовательным директором, каким был Фиц-Моэм.
«Пока ООН не подберет мне преемника», — добавил он про себя.
— Если у вас больше нет вопросов, прошу вернуться в свои подразделения.
Как только высшие руководители Бюро покинули кабинет, Уолтон в изнеможении откинулся на спинку кресла, пытаясь собрать все физические и духовные силы, необходимые, чтобы продолжить начатое.
Всего лишь один день работы на этом посту, а он уже успел устать, ужасно устать. А ведь пройдет недель шесть, если не больше, прежде чем Генеральная Ассамблея ООН выберет нового директора ВЫНАСа.
Уолтон, разумеется, не знал, кто займет это место, хотя вполне можно ожидать, что именно он, если проявит себя с самой лучшей стороны за шесть недель временного правления. Тем не менее он понял, что откажется от этой должности, даже если ему и предложат, ибо безмерно устал за этот, еще и не окончившийся, первый день своего директорства.
Дело было не только в том, что его нервная система не выдержит напряженного ритма. Рой теперь гораздо более отчетливо представлял себе, насколько зависит от настроения и замыслов своего братца Фреда, и это терзало его куда сильнее, чем просто физическая и нервная нагрузка, сопряженная с выполнением обязанностей директора Бюро.
Если братец задумал придержать язык за зубами и не разоблачать его до того времени, пока ООН не предложит ему занять эту должность, а затем во всеуслышанье объявит, что глава ВЫНАСа вовсе не закоренелый гершелит, а наоборот, нарушитель норм, установленных самой этой организацией, что по сути дискредитирует ее деятельность? Тогда все будет кончено. В самом лучшем случае, если Фред выступит со своими разоблачениями, Роя навсегда отлучат от какой-либо общественной деятельности, а впридачу, вполне возможно, еще и отдадут под суд.
А Фред как раз такой человек, который, нисколько не колеблясь, именно так и поступит.
У Уолтона даже закружилась голова, когда он до конца осознал, что находится между молотом и наковальней, что дилемма, стоящая перед ним, неразрешима. Или он сохранит за собой пост, но при этом столкнется с подготовленными Фредом разоблачениями, или трусливо подаст в отставку и навсегда исчезнет в безвестности. Ни один из этих выходов его не устраивал.
Пожав плечами, Рой выпрямился и расправил плечи, решив отвлечься от бушевавшего у него в душе конфликта и заняться делами. Повернувшись к дисплею, он отпечатал запрос в архив о состоянии работ по созданию сверхсветового привода.
Не прошло и десяти секунд, как на него во второй уже раз за сегодня обрушился стремительный поток документов — поток, зародившийся где-то в глубинах памяти гигантского компьютера, своим напором заставивший вертеться вовсю сложнейшую систему распечатки данных и стронувший с места многочисленные механизмы транспортирования информации на двадцать девятый этаж, в кабинет временно исполняющего обязанности директора Бюро Роя Уолтона.
7
На следующее утро перед Каллин-Билдингом, когда туда прибыл Уолтон, уже собралась огромная толпа.
Выйдя из аэробуса, молодой директор повыше поднял воротник, чтобы кто-нибудь ненароком не узнал его, и стал протискиваться через добрую сотню людей, собравшихся непосредственно перед входом в здание, намереваясь заодно и выяснить, чем вызвано такое скопление.
Какой-то краснолицый мужичонка взгромоздился на готовый вот-вот рассыпаться стул, прислоненный спинкой к одной из боковых стен здания. По обе стороны от этой импровизированной трибуны стояли два отливающих медью флагштока, на одном из которых развевалось знамя Соединенных Штатов, а на другом — вымпел с эмблемой Организации Объединенных Наций. Голос оратора скорее напоминал отрывистый дребезжащий лай — по всей вероятности, отметил про себя Уолтон, усиленный особым звукомодулятором в гортани выступавшего, — неестественно резкий и поэтому особенно раздражавший. Ничуть не меньше речь оратора раздражала еще и тем, что слова он не произносил, а буквально выплевывал со скоростью, намного превышавшей ту, при которой хотя бы звучание его слов не резало слух.
— Вот это место! — выкрикивал, побагровев от натуги, самозваный оратор. — Здесь, в этом здании, вот где они! Именно здесь выбрасывают на ветер наши кровные денежки!
По характеру речи оратора Уолтон мгновенно понял — гершелит.
С трудом сдерживая обуявший его гнев, Уолтон решил все-таки немного задержаться у входа и выслушать экстремиста. Он никогда прежде по-настоящему не обращал внимания на пропаганду гершелитов — она на него практически не действовала, — а вот теперь понял, что как глава ВЫНАСа просто обязан знать все аргументы обеих экстремистских группировок, как настаивавших на том, что ВЫНАС является одной из форм тирании, так и гершелитов, упрекавших его в излишней мягкотелости.
— ВЫНАС, — продолжал краснолицый, подчеркивая особое неблагозвучие этого слова, — вы хотя бы представляете себе, что это такое? Это временная мера, затычка, глупая, ущербная в своей основе, совсем вялая попытка решить наши проблемы. Это подделка, самое настоящее мошенничество, дутая затея, способная обмануть лишь полных идиотов.
За этими словами ощущалась подлинная страстность. Уолтон относился с недоверием к недомеркам — малый рост у них обычно компенсировался бездонными колодцами энтузиазма. Он, пожалуй, лучше чувствовал бы себя в окружении динамомашин или ядерных реакторов, чем среди подобных ревнителей какой-нибудь особой идеи. Они в гораздо более взрывоопасны.