— Понимаешь, непросто объяснить все. Но я надеюсь, что ты сможешь и захочешь понять. Знаю, я тогда нехорошо выглядел. Но, понимаешь, на меня столько всего сразу навалилось! Новая работа, люди, проблемы. А ситуация тогда — помнишь? Неплатежи, бандиты, налоги. Дома, в семье, полный развал. Мы, кстати, развелись года три назад. Тогда такое творилось: денег ни гроша и дуло у затылка. Да, я должен был о тебе помнить. Обязан! Но — сил не было, понимаешь? То есть помнить-то я помнил. Но втягивать тебя в ту мясорубку? Тоже не дело.
Все это было очень интересно. Но — тогда, пять лет назад.
А сейчас ее куда больше волновало то, что проект договора разрабатывают люди Олега.
Та сторона, которая составляет проект соглашения, всегда в более выгодном положении. Разговор идет как бы на ее территории. Естественно, они сейчас впихнут в документ все свои пожелания. Всячески подстрахуются, завязывая узелки и крючочки. Потом придется распутывать, биться за каждый пункт, который люди Гаврилова будут отстаивать не только по служебным, но и по личным мотивам. Чтобы не пропали впустую сочинительские усилия.
Думая об этом и отыскивая выход, Панкратова выглядела размякшей от признаний Гаврилова. Глаза ее поблескивали за новыми изящными очками, как изумруды в росе. Грудь вздымалась в частом глубоком дыхании. Она и в самом деле волновалась.
Только не из-за его запоздалых откровений.
— Олег, погоди. Это слишком важно для меня. А сейчас, извини, голова занята. Слушай, чтобы я могла сосредоточиться на наших отношениях… Я принесла наш проект, и чтобы потом не делать лишнюю работу, нельзя ли его отдать твоим?
— Узнаю свою Томочку. «Котлеты — отдельно, мухи — отдельно»? — Он обошел стол и нажал кнопку. — Лидия? Зайди. Давай твои заготовки. Вот, отнеси это Семенову. Скажешь: это основа для договора с «Аметистом», о котором я утром сказал.
— Да. — Вернувшись к Панкратовой, он сел рядом с ней так, что их колени соприкоснулись. — М-да, ты не изменилась. А мне без тебя было… Не знаю, как и сказать. Пусто, что ли? Работа, деньги, потягушки всякие — суета. Пустая суета. Тебе кофе с ликером? Не разлюбила еще вишневый?
Сейчас его признания ничего для нее не значили. Те часы, дни, недели и месяцы в напрасном ожидании звонка, судорожные молитвы о возможности услышать его голос все выжгли в ее душе. Ей всего-то и нужно было — услышать, знать, что он думает о ней. Что, она не поняла бы его трудности? Но он даже этой малости не смог для нее сделать. Исчез, словно забыл. А теперь ей скучно об этом слушать.
Что с ней случилось? Нет, не самый подходящий момент он выбрал для откровений. Сейчас в ней вдруг сильнее запульсировала память об опасности, нависшей над ними с Зайкой.
— У тебя все в порядке? — насторожился Гаврилов.
— У кого сейчас все в порядке? Не обращай внимания.
— Ты только скажи — я все для тебя сделаю. Просто тогда… Понимаешь, я сразу хотел тебя к себе перетащить. Поэтому и разговор откладывал. Думал, вот-вот наладится, утрясется — и позову. А время, сама знаешь, несется. Короче, дооткладывался до того, что звонить стало неудобно. Потом и вообще стыдно. Знаешь, когда я тебя вчера увидел, такую ослепительную, будто землю обетованную узрел. Ей-богу. Давай выпьем за нас!
Он опрокинул, не поморщившись, коньяк. Когда ставил рюмку, она заметила, как подрагивают его пальцы. Она чуть пригубила ликер. Да, шерри, ее любимый. А вкус — другой. Панкратова уже догадывалась, к чему он клонит.
Олег долго смотрел на нее, и его размякшие, сильно постаревшие губы дрогнули.
— Может быть, так и нужно было? Чтобы я бился без тебя, а теперь мы опять воссоединились. Понимаешь, всю ночь не мог заснуть! Сначала от счастья, что увидел, нашел тебя опять. Потом от страха, что обиделась, что опротивел тебе и ты не придешь.
Он опять взялся за бутылку с коньяком. Налил себе, опрокинул. Раньше у него привычки так пить не было. И говорит быстро. Словно намолчался за эти годы.
— На мгновение будто все вернулось. Знаешь, никогда потом у меня не было такого ощущения полноты жизни, как с тобой.
Она не пыталась остудить его. Пусть выговорится. Слушала, изображая интерес и сочувствие. Спрашивала осторожно о детях, о работе, о быте. Ему, должно быть, казалось, что она как бы примеривается к ситуации. На ближайшее будущее. Но в самом деле это было прощанием. Грустными проводами окончательно отдаляющегося прошлого.
Вдруг Гаврилов посмотрел на часы:
— Знаешь что? Пошли, я тебе свою контору покажу.