— Что выяснить? — Панкратова с трудом собирала в нечто связное обрывки мыслей, жалоб и вопросов. — Я же сама ничего не знаю. Где Зайка? Отпустите меня, ну пожалуйста!
— Нет, — Надежда была сурова, как тюремная надзирательница, — теперь ты не открутишься. Я хочу знать, почему ты покрывала Гаврилова и всю его шайку! Мне надо это знать: я не смогу тебе доверять, пока не узнаю.
Ошарашенная Панкратова спустилась на землю из высокого джипа, обошла, подталкиваемая Кузнецовой, еще один джип, уже стоявший тут до их приезда, и подошла к высокой двери. Когда та открылась, Тамара сразу из двора попала в ярко освещенную прихожую. Только тогда до нее дошел смысл услышанного:
— Я их покрывала? Ты что, Надь! Да я же понятия не имела о них. Как ты можешь такое говорить?
— Иди-иди, рыбка, — упрямо хмурилась подруга. — Сейчас разберемся. Тебе и самой полегчает, когда выскажешься.
Из комнаты им навстречу вышли высокий, стройный мужчина в переливающемся костюме и сутулый лысый старик с неряшливой седо-пегой бородой.
— А, Надюша! Привела все-таки. — Апээн с любопытством осмотрел Панкратову. — Симпатичная у тебя подруга, но чем это ты ее напугала?
— Она сама все расскажет.
— Но мне нечего рассказывать, — устало недоумевала Тамара.
— Как это нечего? Очень даже есть чего, — возмутилась Надежда. — Почему, например, ни в одном из твоих списков, которые ты составляла, якобы отыскивая злоумышленников, не было ни Гаврилова, ни Некрасовой, ни Глебского? Почему ты — с твоим-то аналитическим умом — ни разу даже не заподозрила Гаврилова? А уж тебе-то, знающей его как облупленного, он сразу должен был в голову прийти.
— Я не знаю… Я и не думала о нем!
— Верю, что не думала. Вот и разберись — почему.
— Не слушай ее, — вступился за Панкратову старик, заботливо провожая ее в кабинет. — Сейчас умоетесь, и сразу станет легче. Какая ты, Надя: то ничего, то как с цепи сорвалась. Побеседуй лучше с молодым человеком. У него вопросы по страхованию.
Толстая, гасящая все звуки дверь затворилась, и Надежда устало опустилась в одно из кресел. Это был тот редчайший случай, когда вопросы страхования интересовали ее в последнюю очередь. Хотя мужик, безусловно, хорош: у него при всей мужественности фигуры было лицо человека, который настолько деликатен, что и рта не откроет, пока его об этом не попросят. Такого отшить она не могла даже в своем теперешнем состоянии.
— Страхование? Вас что конкретно интересует? — спросила Надежда, и мужчина присел на край соседнего кресла.
— Понимаете, Надежда Георгиевна, у меня изменилась фамилия. Вот я и беспокоюсь: действителен ли сейчас тот полис, который выписан на старую фамилию?
— Это надо конкретно, — Кузнецова сразу потеряла к нему остатки служебного интереса: в ее состоянии сейчас только чужих клиентов просвещать не хватало, — у каждой компании свои правила. Вы лучше обратитесь к своему агенту. К тому, кто вас страховал.
Мужчина посмотрел на нее со странной улыбкой. Доброй, но и немножко ироничной. А потом сказал:
— Надежда Георгиевна, но ведь мой агент — вы. Вы меня и страховали. Не узнаете?
Это было очень и очень стыдно: не узнать своего клиента. До сих пор такого с Кузнецовой еще не случалось. Ну Томка, довела ты своими тайнами подругу до маразма.
— Извините, но я сегодня не в себе. А какая у вас была фамилия?
Если она еще и фамилию его не вспомнит, то тогда вообще…
Но фамилия, которую она услышала, была ей хорошо знакома:
— Ряжков. Павел Борисович. Вспомнили?
Апээн не стеснялся банальностей и лишь слегка переиначивал их для доходчивости: «Кто не знает, что если человеку нескончаемо повторять, что он свинья, то он рано или поздно захрюкает? Но тем не менее многие это игнорируют. Например, масса женщин, годами мучившихся в неудачном браке, неудачно живут и после развода. Только потому, что ленятся вернуть себе девичью фамилию. Фамилия мужа, да еще с концовкой, означающей принадлежность, висит, как гиря на утопленнике».
Вот и Ряжков, пока носил кличку «Ряшка», никак не мог зажить по-человечески. Мы таковы, какими нас воспринимают, привыкли и хотят воспринимать окружающие. Но кто ждет ума, верности, чуткости, честности от человека по имени Ряшка? Никто. В том числе и он сам, и его жена, которая вынужденна постоянно помнить, что она — жена Ряшки: живет с Ряшкой, спит с Ряшкой и кормится от Ряшки. Тут и святая стервой станет.
Ради жены Павел Борисович и поддался на уговоры Апээна — изменил фамилию. Конечно, были еще и сеансы психотерапии, и другая работа над собой. Однако начало положила именно новая фамилия. Она стала той первой, самой трудной, ступенькой, с которой и начинается любое восхождение к новой жизни. Факт улучшения чуть больше чем через полгода был, как говорится, на лице.