Панкратова вышла на улицу в хорошем настроении, хотя старалась не слишком явно радоваться жизни.
Бело-черный деловой костюм, тактично подчеркивающий ее прелести, слабый макияж, лишь оттеняющий гладкость кожи и бодрость глаз, — это позволяло ей чувствовать себя такой живой, как ни разу за последний год. Да и утро было прекрасно. В затененном тополями и березами дворе пели птицы. Не так звонко, как за городом, но тоже радостно. Впрочем, птицы всегда поют радостно. Нет в их крошечных телах места для той многотонной тоски, которая вмещается в человека.
— Полный отстой! — отреагировала на ее появление в приемной Людмила. Она завистливо осмотрела новое облачение Панкратовой.
— Ух вы, круто, ромашка! Слышала, что резко демаскировались. Но такого пельменя не ожидала! Молодец. Где брали? Почем?
— Погоди, — насторожилась Тамара Владиславовна.
Людочка не из тех, кто в отсутствие шефа приходит на службу вовремя. Да и намеки ее встревожили Панкратову.
— Что ты слышала? Чего ожидала?!
— Так знаем-с уже, как вы-с вчера навели шороху у шефа, — поддразнила ее девчонка. — Давно пора. Если есть что показать, западло тырить. Не взлетим, так поплаваем, а Колоскова пусть локти кусает. Не только у нее все спереди! Она, кстати, уже была у шефа. Че деется, скоро все будут к восьми приходить.
— Да погоди же! Кто был у шефа?
— Ируня, кто ж еще! И вылетела как ошпаренная. Типа того и все такое… Кстати, он о вас уже спрашивал. Раза три! Ну вы даете! Прям «последний патрон». Правда, что вчера из-за вас мужики чуть не передрались?
Потрясающе. О том, как надо оформлять деловые письма, девочка не смогла узнать за полгода, но о том, что происходило с сослуживцами за сто километров от нее, узнала в тот же миг.
— Вранье, конечно, — сухо бросила Панкратова. — Что, ты меня не знаешь, что ли?
— Да вот, — кривовато ухмыльнулась Людочка, — выходит, не знаю. Пока в засаде сидели, и смотреть было не на что. А сейчас?
— О чем спрашивал Валерий Захарович? — попыталась прекратить обстрел двусмысленными комплиментами Панкратова.
— Не о чем, а о вас! Мол, чтоб как только, так — сразу. Но лихо вы всех накололи, лихо. — Девушка вроде бы хвалила, но голос ее звучал почти враждебно. — Даже я поверила, что вы и вправду такая. Ти-хо-о-оня.
Люди очень болезненно переживают, когда те, кого они считали ниже себя, резко повышают статус. Ладно, с молодой соседкой по приемной она еще успеет разобраться. Достав из сумки блокнот и мимоходом поправив волосы возле зеркала на дверце шкафа, Панкратова вошла в кабинет к Воротникову.
— Доброе утро, Валерий Захарович.
Не дождавшись ничего, кроме настороженного желтого отблеска в глазах хозяина, выложила, подходя к столу:
— Я не успела вчера сказать — мы с Олегом Викторовичем Гавриловым давно знакомы. Когда-то работали вместе.
Воротников двигался еще скованно из-за повязки, стягивающей плечо и грудь. Он неуклюже тронул бумаги, которые успел привести в свой обычный безалаберный порядок. Помолчав, не поднимая глаз, буркнул:
— Садись.
Едва она, уже готовая к новым неприятностям, опустилась в кресло, он хлопнул широкой жилистой ладонью по столу, сморщился от боли и заорал:
— Вчера, значит, за четыре, нет — пять часов не успела?! А сегодня, как узнала, что мне доложили, сразу успела!? Чего молчишь? Язык проглотила? — Обуреваемый желанием выкричаться, Воротников и не нуждался в ее репликах. — Что ты себе думаешь?! Думаешь, что в этой мышиной возне можно хоть что-то скрыть? Чего ради ты все время придуриваешься? То ходишь как мымра, то наряжаешься как последняя… Думаешь, я не знаю, как вы с ним «рабо-о-о-тали»?! Кого дурить пытаешься? И чего ты сегодня так вырядилась? Тут, милочка, тебе не бордель какой-то, а — учреждение! И нечего свои прелести выставлять, лучше бы вовремя почту отправляли!
Вспомнив, что пожинает лишь то, что сама спровоцировала, показавшись шефу в купальнике, Панкратова держала себя в руках. Ей ни в коем случае нельзя выйти из роли спокойной служащей.
«Терпи, — напоминала она себе, невольно вжимая голову в плечи. — Он платит и за свои капризы. И если тебе нужны его деньги за его работу, терпи!»
Но последние реплики шефа били, ломая смирение.
Значит, она, заставленная им наряжаться как невесть кто, сама же и виновата в этом? Значит, теперь он будет ее обвинять в том, что у нее когда-то было! Эк он прошипел: «рабо-о-отали». Да какое ему дело?! Терпеть все это выше ее сил. Мало того, что она вкалывает на него до глубокого вечера, без выходных. Так ей еще положено и терпеть нескончаемые придирки? Вчера он, значит, заискивал: «Ирину я отправил с ними», а сегодня, стоило фаворитке назудеть ему в уши, он уже рад шкуру с нее, ни в чем не повинной, спустить? Что же будет, если она и в самом деле допустит какую-нибудь промашку?