— Не мог же я остановиться, — проворчал Штурмер: из-за этой неудачи он прямо дрожал от ярости. — Ну, что теперь будем делать?
Глядя на Джонни, нельзя было сказать, что он горит желанием поскорее взяться за дело. Румын разорвал рубашку, полотняные брюки. А ботинки… ботинки застряли там, в яме. Оставшись нагишом, он стал осматривать свою рану. Нога вспухла, болела, из нее сочилась кровь. Кожа местами лопнула, как на перезрелой вишне. Но что-нибудь различить было трудно, ногу покрывали нефть и налипшая лепешками грязь. Джонни подошел к машине, взялся за дверцу.
— Через час я займусь тобой, помогу тебе отмыться, — остановил его Штурмер. — Но теперь нужно выбираться отсюда. Нефть поднимается, да и солнце тоже. Через час ты будешь ни на что не годен — а ты мне нужен…
Взгляд, который Джонни бросил на Жерара, стоил слез, не выплаканных всеми страдальцами мира. Но Штурмер его даже не заметил: такой взгляд пропал даром! Жерар тоже очень устал. И если тут еще думать о постороннем, далеко не уедешь. Думать нужно было только об одном — как выбраться.
— Да, — продолжал Штурмер. — Здорово тебе досталось! Через час у тебя будет жар. Давай не терять времени.
Черное жидкое покрывало уже доходило до заднего борта кузова — грузовик сидел на дифференциале. Чтобы убедиться в этом, Жерару пришлось самому по шею погрузиться в грязь. И все-таки руки его не доставали до шасси. Он набрал полные легкие воздуха и погрузился с головой. Какая мерзость!
Сзади не подберешься. Что же делать? Залить дно воронки цементом или, может быть…
Штурмер чувствовал, что им овладевает неудержимая ярость. У людей его породы это одновременно достоинство и недостаток, они словно дети, которые трясутся при виде игрушки — то, чего они хотят, они хотят немедленно, ждать им невмоготу. Это как суеверие. Жерару казалось, что он должен любой ценой вытащить грузовик до наступления жары. Но, по сути дела, эта мысль была совершенно безрассудной и свидетельствовала разве о его мужестве. И жизнеспособности.
Он перебрал в памяти все уловки, все способы, которые узнал за долгое время вождения грузовиков по всяким дорогам — от гнилых венесуэльских льяносов до крутых склонов Анд — здесь ничто не годилось. Ни кирка, ни лопаты, ни тросы, ни два лома не могли принести пользы — здесь нужна была лебедка на переднем мосту. Подумать только, ведь в Лас Пьедрасе было столько разных машин с четырьмя и шестью ведущими колесами, оборудованных специально для размытых ливнями дорог, с лебедками и тросами спереди и сзади, с приводом от мотора… Но кто мог себе представить такое в разгар сухого сезона?
Воздух уже нагревался. В еще прозрачном небе, не замутненном волнами марева, которое поднимется через час от раскаленной земли, с криком пролетела стая зеленых попугаев. Они летели из бескрайних лесов Париато, с далекого юга. Тяжело, неуклюже, но довольно быстро они тянулись к морю.
Джонни свалился на землю и сидел теперь, опершись спиной о переднее колесо. По-видимому, ему было очень больно. Температура у него поднялась куда раньше срока, самоуверенно назначенного Жераром.
— Послушай, француз, — попытался крикнуть Джонни. Но ему не хватило дыхания, и он долго собирался с силами, чтобы позвать снова: — Жерар, эй, Жерар!
— Какого черта?
— Подойди!
Штурмер подошел, недовольно бурча:
— Сейчас я тобой займусь. Можешь ты оставить меня покое хотя бы минут на пять?
— Послушай, скоро у меня начнется бред, и тогда будет поздно. Глубоко засели?
— До рессор. А что?
— Я знаю один способ. Но ты сразу займешься мной, ладно, Жерар?
— Я ведь сказал: как только вылезем…
— Нет, сейчас. С такой раной, как у меня… если ничего не делать… вся эта дрянь, попавшая в кровь, под кожу — это гангрена… Да еще под таким солнцем…
— Что это за способ?
— Обещай, что поможешь мне. Обещай, Жерар! Я не хочу тут подыхать…
— Знаю, что не хочешь ни тут, ни в другом месте. Так что это за способ?
— Мы им пользовались в Румынии, там есть такие же дороги. И этот фокус никогда не подводил.
— Послушай, ты что, рассказываешь свою биографию?
— А ты меня сразу перевяжешь?
— Да, зануда!
— Ну так вот… О черт, как мне плохо!.. Вобьешь оба лома перед машиной. Но не все равно где, а точно по оси… По оси… В этом все дело.
— По какой оси?
Джонни умолк. Казалось, он спит. Голова его свесилась на грудь.
— Джонни! Эй, Джонни!
Штурмер бросился в кабину, схватил фляжку с ромом. Потом вцепился раненому в волосы, откинул его голову назад и два раза сильно хлестнул по щекам. Вставил горлышко фляги в рот, плеснул. Джонни поперхнулся, но все-таки сделал глоток. Закашлялся — ром обжег горло. Струйки пены, желчи и рома потекли у него изо рта. Он открыл слезящиеся глаза, но взгляд оставался бессмысленным. Жерар не стал ждать:
— По оси чего?
— Не знаю… О чем ты?.. Какая ось?..
— Ты мне сказал: вобьешь оба лома по оси… И больше ничего: ты грохнулся в обморок. Так по какой оси?
Джонни задумался, наморщил лоб, и по морщинам к вискам потекли нефтяные ручейки. Потом заговорил задыхаясь; гримасы боли то и дело искажали его лицо:
— Так слишком трудно объяснить… Но ты вывернешься… У меня башка раскалывается… я тут, а башка катится туда, а я тут… Вот, значит… О чем это я?
Жерар схватил его за плечо и встряхнул. Но рука его скользнула по жирной коже, Джонни не удержался и свалился на бок.
— Как это сделать? — заорал Штурмер ему на ухо. — Как… это… делается?
— Будь проклято все, мне плохо… Помоги мне… Мне очень плохо, я больше не могу…
— Как это делается?
— Заклинишь тросы между ведущими колесами… От колес — к ломам. По оси, Жерар… По оси…
Он снова потерял сознание. Штурмер приподнял его и прислонил к колесу. Потом отцепил от заднего борта оба лома, взял в кузове кувалду и отнес все вперед, метров на пять—шесть от переднего бампера.
Раненый очнулся. Увидел своего напарника за работой, опустил взгляд на раны, которые так и остались непромытыми, неперевязанными. И безмолвно заплакал. Слезы круглыми каплями катились по его замасленному лицу. Он хотел позвать Штурмера, но снова почувствовал, что погружается в бездну, проваливается. Попытался было сопротивляться и сдался.
— Сейчас, — проворчал Жерар, проходя мимо, чтобы закрепить тросы на задних колесах.
Нефть уже просачивалась сзади в кузов. Времени не оставалось: через час нефть доберется до передних колес. Задние уже погрузились в нее полностью.
Жерар снова окунулся в грязевую ванну. Он не дышал, но нефть проникала ему в уши, в нос, обжигала слизистую оболочку. Жерар едва заставил себя не выскочить.
В правой руке — пеньковый трос. Стальной бы ему никогда не намотать… Чертовски плохо, что трос оказался коротким: не более двадцати метров, и его еще пришлось разделить надвое, по куску на каждую сторону. А от задней ступицы до переднего бампера не менее пяти метров.
Дотянувшись до ведущих сдвоенных колес, Жерар нащупал отверстия в дисках, между которыми нужно было зажать большой узел на конце троса, и, задыхаясь, вынырнул из нефтяной ванны.
Он схватил тряпку, которую заранее повесил на борт, вытер глаза. Нефть обжигала роговицу, и, когда он открыл глаза, боль сделалась нестерпимой. Но слезы, выступившие от боли, принесли облегчение: через минуту остались только неприятное ощущение масляной скользкой кожи да тошнотворный привкус нефти во рту.
Пришлось подождать, пока выровняется дыхание. Потом, дрожа от омерзения, он снова нырнул под грузовик. Главное было — не спешить, словно нормально работаешь где-нибудь в гараже. Спешка ничего не даст.
Металлические детали, резина колес — все, к чему он прикасался, было одинаково липким, и на ощупь почти не различалось. Ничего нельзя было опознать наверняка, не за что было ухватиться. Когда он вынырнул, чтобы перевести дух, полагая, что крепко зажал узел троса между дисками, трос остался в его руках, едва он за него потянул. Ему пришлось дважды все начинать сначала, и оба раза без толку. Перед третьей попыткой Жерар решил пять минут передохнуть.