Я не знаю, как объяснить все то, что нужно объяснить. Чувствую, что очень обязанным тебе. Ведь мы были так близки. Но, у меня нет ничего. Ничего ценного. Одни оправдания. Хочешь ли ты их слушать?
Я — бесполезная задница. Я жил всю свою жизнь жил в страхе. Чего? Не знаю. Думаю, голос моей матери в голове говорит, что это не оправдания для взрослого человека.
Может быть, ты этого не знаешь. Я любил тебя. Я все еще люблю тебя. Оставить тебя было самым ужасным поступком в моей жизни. Сомневаюсь, что эти двадцать лет можно вернуть. Тот факт, что я вижу тебя сейчас и не могу быть рядом, только заставляет меня любить тебя больше. Я хочу познакомиться с тобой, но даже не буду пытаться. На то есть причины, но говорить о них я не буду. Не хочу доставлять тебя неприятности. Хочу, чтобы ты знала, я наблюдаю за тобой. Это звучит жутко. Но это не так. Думай, что я рядом с тобой, иду с тобой, куда бы ты ни пошла. Я не думаю, что я тебе когда — нибудь понадоблюсь, но если понадоблюсь — буду рядом, я обещаю.
С любовью, Джозеф».
Никакой контактной информации. Что за куча дерьма.
— Ты аж позеленела, — сказала Руби.
— Я устала. Я работала на трех работах, улыбалась перед камерами, бегала с матерью и этим двадцатилетним платье, — о котором вы мне не рассказали ничего нового. А теперь вот это. Папа, который написал нам сейчас. Почему? Потому что я появилась в этой чёртовой газете? Снова? Почему мы ничего не получили, когда умерла Томасина Вент, а имя Руби мелькало повсюду как имя ее любовницы?
— Ты была особенной для него, Лора, — сказала мама.
— Хорошо. Я особенная снежинка. — Она встала. — Дамы и господа, спокойной ночи.
***
Дверь позади Лоры защелкнулась, и девушка сползла в узкое пространство между ее кроватью и стеной. Свет она не включала, и не собиралась покидать это безопасное маленькое пространство. Достала телефон и набрала Джереми.
— Как ты? — сразу спросил он вместо приветствия. Задним фоном в трубке грохотали швейные машинки. Сверхурочные работы на 40–й улице.
— Моя мама только что выставила себя полной задницей перед Бернардом Нестором, а когда мы вернулись домой, обнаружили три письма от отца.
— Твоего отца?
— Моего. Мудака, который ушел, потому что он был геем. Самое отвратительное оправдание за всю историю. Как будто ни у кого не может быть отца — гея. Как будто он это придумал. А теперь он прислал эти письма, мое на две страницы, и угадай, что? Он называет меня Лалой, а я это убей не помню, и не потому что я тогда была младенцем. Он ушел, когда мне было шесть лет. — Она решила опустить про недержания и приступ паники, а также комментарии Джимми.
В трубке раздался щелчок. Он вошел в офис.
— Лала. Мне нравится, — сказал он.
— Нет, только не тебе. Этого человека ничего не исправит, даже милые прозвища. Он не похож на твоего отца.
Он вздохнул.
— Жизнь не состоит из сердечек и радуги, Лора. Даже если я сделал все, чтобы она выглядела так.
Джереми всегда рассказывал о своем отце как о принце, внеземном человеке, благородном, честном, трудолюбивом, солидном, прямо готовом к канонизации. Джереми всегда говорил об этом человеке с оттенком сожаления, как будто он уже успел подвести память своего отца слабыми достижениями и незначительной моральной честностью.
— Переубеди меня, — сказала она. — Потому что я ревную к твоему отцу уже много лет.
— Хорошо, но ты сама попросила.
— Я не буду судиться с тобой за любые изменения мнения.
Он сделал паузу, и Лора вообразила, что он что — то набросил на кучу бумаг.
— Он делал индивидуальные заказы на стороне. Маму это сводило с ума, потому что денег не хватало, даже четырех баксов на попкорн. Ткань была баснословно дорогая, а конский волос, просто забудь об этом. Итак, это случилось за несколько месяцев до его смерти. У него был клиент, заказ которого нужно было закончить к началу следующей недели, а на фабрике был большой заказ, поэтому отец должен был проводить все время в цеху. Я только начинал кроить в то время. Мне было около двенадцати. Он разложил ткань для брюк и попросил меня раскроить ее, пока он сходил бы в цех. Папа вечно жаловался на то, что мама заставляла его шить костюмы официанткам, а он хотел заниматься настоящим искусством. Он был … подавлен. Я хотел вытащить его из этой рутины, потому что его раздражение передавалось мне, поэтому я пообещал закрепить выкройки и просто, знаешь … Я сказал ему: «Спускайся вниз, пока мама не взбесилась». Она была… ну, ты знаешь, такая…