Как только она повернула за угол из холла, она увидела его сидящим за кухонной стойкой, перед ним лежали бумаги с рядами цифр.
— Привет, — сказала она. — Сейчас час ночи.
— Я ждал тебя и мучил себя бумагами.
Она бросила ключи на стойку.
— Я вернула платье.
— Ты что?
— Оно в руках у собственника. Ваш залог будет возвращен вам через сорок восемь часов.
Его реакция была быстрой и уверенной. Джереми так крепко обнял ее, что ее показало, что он ее задушит. Он уткнулся лицом в шею, шепча благодарность и похвалу в промежутках между поцелуями.
— Расскажи мне, как ты это сделала, — сказал он, прижавшись губами к ее губам.
— Тяжело рассказывать, когда ты меня целуешь.
Его руки прошлись по ее талии и занырнули под рубашку.
— Тогда расскажешь мне завтра. Не могу перестать целовать тебя.
Хотелось упасть в его объятья. Все ее тело требовало этого. И разум услужливо подыскивал оправдания, чтобы так и поступить, но когда его руки схватились за ее пояс, она отстранилась.
— Джереми. Я не могу.
— Почему нет? — Поцелуй в плечо.
— Это было бы нечестно.
Он отодвинул ее от себя и вгляделся в лицо. Прямо на ее глазах превратившись в камень, Джереми отступил назад и прислонился к барной стойке, скрестив руки. На нем была еще школьная футболка и спортивные штаны с дырками и потертостями того же времени.
— Нечестно? О, это нужно объяснить еще с прошлой недели.
— Не нужно сразу злиться и защищаться.
— Говори.
Стоя там, между ним и дверью, Лора как никогда почувствовала себя уязвимой. Она хотела сесть, но подумала, что, может быть, её быстро попросят на выход.
— Я увольняюсь.
— Ты что?
— Я принимаю предложение Барри.
— О, Боже, нет. Ты шутишь. — Джереми прижал ладони к глазам. Типично его жест, выражающий отчаяние и разочарование. Лора никогда не думала, что он именно так себя поведет в ответ на ее слова.
— Пожалуйста, — сказала она. — Послушай. Если ты еще хочешь поддерживать «Портняжек», а мы хотим, чтобы ты это делал. Я знаю, что больше не смогу заходить в твою мастерскую, но я буду прямо через улицу и буду работать с Руби. Я не первая, кто так работает, Джереми. Пожалуйста. Я помогу тебе найти замену. Не расстраивайся.
— Как мне не расстраиваться? Лора, без тебя я не справлюсь.
На это у нее ответа не было. Не хотелось говорить что — то резкое. Она и так причинила ему боль. Как бы она ни не хотела, Лора действительно причинила ему боль.
— Мне очень жаль, Джереми. Мне очень жаль. Но ты мой первый босс. Мой первый парень. Мой первый и единственный. Но я так не вырасту. Это не правильно.
Джереми поднял подбородок и закрыл глаза. Очертания его шеи и челюсти так и манили к ним прикоснуться, но Лора не могла. Не тогда, когда она просто взяла и вырезала его из части своей жизни.
— Я знал это, — сказал Джереми. — Как только ты мне сказала, что он предложил тебе контракт, я знал, что ты его примешь. — Он принялся складывать свои бумаги. — Я даже не могу себе этого объяснить.
— Не позволяй этому встать между нами, — прошептала Лора. Его гнев никогда не был направлен на нее, и она боялась, что он не позволит ей отстраниться.
— Встать между нами? С чего бы? Ужинать можно раз в месяц. Ходить на свидания в хороший ресторан.
— Прекрати.
— Может быть, поездка в карете по Центральному парку.
— Замолчи.
— На ярмарке можем делиться сладкой ватой, и я выиграю тебе мягкую игрушку.
— Замолчи! Ты засранец.
— Мы работаем по восемьдесят часов в неделю! — крикнул Джереми в ответ, повышая голос в несколько раз. — Как ты думаешь, кем мы будем?
— Я не знаю.
— Отлично, Лора. Просто здорово. Эй, а может в следующий раз, ты подумаешь, прежде чем придти сюда с каким — то дерьмом?
— Я все обдумала. Я не могу вечно жить в твоей тени.
Ей показалось, что она заметила в его лице легкое понимание, а может, ей это показалось. Возможно, смирение в его глазах было неприятием того, что она говорила, а может быть, опущенные плечи были не освобождением от гнева, а освобождением от любви. Казалось, что это изменение позы заняло пятнадцать или двадцать минут, а не несколько секунд.
— Ты без обуви, Лора.
— Это длинная история.
Он не сводил глаз с ее ног. Джереми просто стоял с пачкой бумаг в одной руке, в то время как другой рукой растирал мозоль от ножниц.