Какое-то время ей казалось, что она любит Джимми. Они писали друг другу после того, как он ушел на фронт и был отправлен во Францию, однако в письмах никогда не выходили за рамки обыденных тем вроде погоды и еды. А потом его убили. Когда Энн представилась родителям Джимми на похоронах, они не поняли, кто она такая.
Энн отвернулась от зеркала. Что толку об этом думать? Она не из тех женщин, при виде которых у мужчины подкашиваются колени, и размышления на этот счет не приведут ни к чему, кроме опоздания на работу.
Она подошла к двери в комнату Милли и тихонько постучала.
– Ты встала?
– Да. Почти, – раздался приглушенный голос.
– Поднимись с кровати, иначе опять уснешь. Не забудь сегодня отнести белье миссис Коул.
– Не забуду. Как поступим с ужином?
– У нас есть немного картофеля. Давай сделаем пирог из остатков тушеного мяса.
– Договорились. Хорошего дня!
– Тебе тоже. Ой, забыла сказать: трубы снова перемерзли.
– Замечательно. Все больше поводов встать с постели.
– Сочувствую. Наверняка трубы оттают, когда солнце взойдет. Ладно, мне пора.
Она в спешке выскочила за порог, не утруждая себя сбором обеда, поскольку проще и дешевле поесть в столовой на работе. Повалил мокрый снег, а зонтика не было – ее зонт окончательно развалился еще неделю назад. Когда Энн добралась до станции, шерстяная шляпка, тоже доживавшая свои последние деньки, превратилась в бесформенную мокрую тряпку.
По крайней мере, поезда ходили, даже повезло сесть в привычный вагон. Мужчина напротив читал газету «Дейли мейл», его внимание приковали сводки футбольных матчей. Энн разглядела заголовки на первой полосе – вариации на хорошо знакомые темы: ухудшение погоды, нехватка продовольствия, коллапс экономики, волнения в Индии.
На Майл-Энд она перешла на центральную линию, но пришлось пропустить два поезда, прежде чем удалось протиснуться в вагон. Запах влажной шерсти и пота был почти невыносим. Вот что бывает, если урезать норму мыла.
Через девять остановок Энн выпрыгнула из поезда, едва он остановился на станции Бонд-стрит. Она поднялась по лестнице – эскалатор так и не починили, а может, просто экономили на нем электричество – и вышла на улицу. Под колючим дождем ноги сами несли ее в ателье Хартнелла – так же, как вечером понесут ее домой.
Главный вход с Брутон-стрит предназначался для мистера Хартнелла, заказчиков и руководящих сотрудников, таких как мадемуазель Давид. Остальные заходили в здание со стороны Брутон-плейс и, обмениваясь приветствиями, устремлялись по лестницам.
Энн повесила пальто и шарф на вешалку, а шляпку оставила на радиаторе отопления, хоть и не надеялась, что она высохнет. Затем прошла по лабиринту коридоров в свой второй дом – в главную вышивальную мастерскую, где проводила почти каждый будний день последние одиннадцать лет. Все здесь было настолько знакомо, что Энн могла бы передвигаться с закрытыми глазами.
Тяжелая металлическая дверь, короткий лестничный пролет с шаткими перилами. Ряды пялец – простых деревянных подрамников с натянутыми на них полотнами ткани. В одной стене – окна высотой до самого потолка. Множество ламп, чьи электрические шнуры скручены так, чтобы направить свет в нужную сторону. На беленых стенах множество эскизов, образцов и фотографий – наброски и снимки платьев для женщин королевской семьи. Низкие столики по периметру мастерской, заставленные подносами с бисером и блестками, коробками с пуговицами и мотками шелка для вышивки.
Мисс Дьюли то и дело просила учениц и младших сотрудниц расставить все по местам, но порядок редко поддерживался дольше недели. Совсем скоро они примутся за следующий важный заказ: наряды для государственного приема, набор театральных костюмов или платья для американского покупателя – и тогда в мастерской вновь воцарится искусно организованный хаос.
Энн не беспокоилась по поводу беспорядка – она всегда знала, где найти то, что нужно. Кроме того, офис самого мистера Хартнелла тоже образцовым не назовешь. Энн бывала в той части мастерских – относила готовые образцы вышивки; стол модельера обычно покрывали книги, письма и принадлежности для рисования, а один край был отведен для рулонов ткани и кружева, таких тонких и ценных, что один ярд легко мог стоить больше, чем Энн зарабатывала за год.
В мастерскую влетела стайка девушек, они с шумом сбежали вниз по ступеням, галдя и нарушая уютную тишину.
– Смотри, Энн! Смотри! – воскликнула Рути. – Давай, Дорис, покажи ей.