Марита старалась вести себя так, словно всё в порядке, что давалось ей легко, поскольку Савл делал то же самое. Через несколько дней она спросила, что он предпринял по поводу налога, а он ответил, что заплатил его.
Весь ИерСалем с волнением ждал обострения ситуации, которого не могло не случиться. В Таксе совершили ошибку, которая не была исправлена, а Савл явно перечислил им деньги, которые уже потому что были уплачены – уж кто-кто, а Савл-то должен был это понимать – необратимо делали ошибку истиной. Но платеж он, конечно же, совершил, не обладая при этом суммой с достаточным количеством нулей.
Весь ИерСалем озабоченно гудел. Савл, похоже, полагал, с его верой в непогрешимость Такса, что отдавать нужно столько, сколько с него просят. И что ошибся, должно быть, он сам.
Все знали, что будет дальше. Пакс пришлет на Геенну космозак и заберет его.
Но шли месяцы, а за Савлом никто не прилетал. Опасения долго не утихали, но потом все успокоилось, хоть и не было уже таким, как прежде. Савл чинил пьютеры, а их хозяева настаивали на том, чтобы как-то оплатить его работу, чего прежде не делали. Савл денег не брал, поэтому они расплачивались вещами, которые можно было продать. Расплачивались не с ним, а с Маритой. И звали Савла разбираться с простейшими неполадками, просто чтобы отдать Марите что-нибудь, что поможет ей в будущем.
А потом наконец-то прибыло еще одно письмо для Савла с пометкой «ТАКС». Почтальон сразу отнес его отцу Благодатному, который вскрыл конверт.
Это была квитанция о полной уплате налоговой суммы. Отец Благодатный запечатал конверт – без сомнений, вознеся благодарственную молитву, – и передал его моему отцу.
Жители поселка пришли к выводу, что таким изящным и логичным способом налоговая служба исправила свою первоначальную ошибку; свет на идиотизм ее требований пролился лишь тогда, когда не прошла отцовская оплата. Чтобы сохранить лицо, налоговики сделали вид, что и уведомление, и оплата были корректными, и таким образом восстановили порядок. По мнению жителей поселка, Савл продемонстрировал, что в еретической Системе живут именно такие болваны, какими их все считали.
Мой отец, не подозревая об этом, стал кем-то вроде героя. Отец Благодатный прочел проповедь на тему обращения слепой глупости безбожников против них самих – проповедь, истинную суть которой в ИерСалеме уловили все, кроме Савла, – и в поселок вернулся покой.
До появления Пеллонхорка.
После школы я часто проводил время на работе у отца, помогая ему с пьютерией.
Программирование давалось мне очень легко. Это было не как учиться читать, а как учиться говорить. Мой мозг, подобно мозгу отца, был идеально настроен для этой задачи. Все было так просто. Игры, в которые мы с ним играли, были не обычными забавами отцов/сыновей – мы не строили башен из пластмассовых кубиков и не пихали мячи ногами. Мы играли с мониторией и пьютерией. Когда я еще находился в утробе матери, мой отец изобрел систему, которая переводила первые мои звуки в визуальные символы, и окружил мониторией мою кроватку. Я быстро обучился звукам, рисовавшим примитивные лица, и в первые несколько месяцев освоил модуляции, которые заставляли лицо на мониторе улыбаться, или подмигивать, или выдувать пузыри. Чем сложнее становилась речь, тем менее условными делались символы, тем более изощренными – мои способности к программированию. Еще не научившись ходить, я дирижировал простыми реками. Мы с отцом играли с цифровой водой. Он бросал в нее камни, а я предсказывал и вычислял их влияние на поток. Мы оба смеялись.
Вскоре у меня появился свой пьютер, и я создавал для него собственные программы. Отец рассказал мне о секретности и конфиденциальности, и о разнице между ними, и о значимости обеих, и научил меня кодам и шифрованию. Мы играли в игры на запоминание, и он был так же доволен, как и я, когда, лет около шести, я начал его побеждать. Мы создали метод криптографической защиты для моего пьютера. Простые числа, которые я использовал, казались тогда огромными. Отец спросил меня, как я их запоминаю, – его собственные визуальные приемы не работали на тех уровнях сложности, которых требовали мои простые числа, – и я рассказал, что вижу их как деревья в листве, высокие деревья, колеблемые ветром. Каждую ветку и веточку нужно было читать в порядке подъема от земли, а каждый лист, от ствола до кончика, был цифрой.
Я привык к непониманию со стороны прочих детей и взрослых, но, когда отец пытался представить себе мои леса, он смеялся, хотя это и был немного странный смех.