Дымок папиросы вился среди отчаянной пустоты.
Симаков посмотрел на горизонт, на далекую мутную полоску.
— А что там, на том берегу? — спросил он.
— То же самое, что на твоем.
— Так зачем же тогда плыть?
— Трудно сказать, — ответил перевозчик. — Наверно, надо ж когда-нибудь менять берега.
— Даже если они одинаковые?
— Даже если так.
Симаков вздохнул. Он вытащил бумажник и, развернувшись, запустил им в воду. Раздался плеск, сразу и бесследно заглохший. Потом Симаков отстегнул часы, подбросил их на ладони, швырнул вслед за бумажником. Маленькие волны разошлись по воде, покачались вдоль лодки и набежали на песок.
Снова все стихло.
Перевозчик выплюнул папиросу за борт.
— Поехали? — спросил он.
— Погоди, — Ясно, — сказал перевозчик и ухмыльнулся, блеснув фиксой. Он зачерпнул воды и полил на уключины, чтоб не скрипели.
Наступило молчание., Симаков оглянулся, хотя знал, что позади него все та же пустота.
— Ты там-все объяснил? — спросил перевозчик.
— Да разве такое объяснишь.
— Действительно.
И снова тишина. Она сливалась воедино с этим томительным пространством, так странно терпевшим в себе двоих людей и лодку. Каждое движение или слово тотчас повисало, словно конец зыбкой доски над пропастью, и остановиться было, как сделать шаг по этой доске.
— Холодно здесь, — сказал Симаков.
— Да.
Симаков застегнул плащ, неторопливо и аккуратно заправляя пуговицы в петли. Поправил шарф.
— Закури, — сказал перевозчик, бросая пачку.
Симаков достал папиросу, повертел и вдруг скомкал в кулаке. Бросил ее на песок и отряхнул табачные крошки с ладони.
— Нервы, — виновато сказал он, засовывая пачку в карман.
— Многие так вот приходят, — сказал перевозчик, — особенно молодые.
— Правда? — тихо спросил Симаков.
— Приходят… А я же не тороплю. Постоят, подумают — и обратно…
Симаков кивнул.
— Я это понимаю, — сказал перевозчик, — Да.
Перевозчик замолк. Равнодушно поболтал веслом в воде, глядя, как расходятся черные круги.
— Ты уж извини, — сказал Симаков.
— Ничего. Повезу другого.
— Понимаешь, я хочу увидеть, что будет завтра.
Завтра все может быть иначе. Понимаешь?
Перевозчик посмотрел Симакову в глаза.
— А послезавтра? — просто спросил он.
— Это еще далеко.
И опять оба замолчали.
Симакову что-то мешало так сразу уйти. Перевозчик разглядывал свою ладонь, поддевая ногтем шелушащиеся мозоли.
— Устал я, — сказал он. — Руки не слушаются.
— Слушай, — сказал Симаков. — А почему ты не поставишь на свою посудину мотор? — Он осекся, поняв, что сказал глупость.
— Нет, — ответил перевозчик, — он слишком трещит. Видишь ли, здесь, между берегов, — единственное место, где люди могут спокойно и откровенно рассказать то, что на душе. Поэтому я гребу медленно, чтобы выслушать все…
Симаков чуть задумался.
— Да мы и так поговорили.
— Нет, — ответил перевозчик. — Это совсем не то.
Симаков помялся, поправил кепку.
— Так мы когда-нибудь поговорим.
— Конечно.
— Я пойду, — неловко сказал Симаков.
— Иди, — сказал перевозчик. — Ты придешь послезавтра?
— Не знаю.
Не найдя, что сказать еще, Симаков повернулся, зашагал и вдруг замер. Навстречу ему шел мальчик лет десяти, в пижаме, с пухлым марлевым компрессом на шее. Глаза его смотрели далеко, отрешенно, на тот берёг. Молча он прошел, мимо Симакова и сел в лодку.
Перевозчик взялся за весла.
И Симакова как током дернуло.
— Мальчик! — крикнул он, — Мальчик! Постой! Поменяемся! Мальчик!
Симаков побежал к лодке, зарываясь ботинками в рыхлом песке. Перевозчик оглянулся.
— Ничего не выйдет, — сказал он. — Тут ничего не поделать.
Мальчик сидел, безучастный.
— Оттолкни-ка лодку, — сказал перевозчик. — Ну, толкни, что ты? — повторил он.
Симаков уперся руками в холодный, обитый жестью нос лодки, толкнул, чуть не упав в воду, выпрямился, пошатываясь. Лодка скользнула от берега; перевозчик развернул ее и начал неспешно грести.
Заплескались маленькие волны, разглаживая остроугольный след на берегу.
Симаков долго стоял, глядя вслед лодке. Она все уменьшалась, уменьшалась, пока не стала точкой на горизонте. Потом она пошла обратно, Сзади Симакова послышались чьи-то шаги.
Николай Гуданец
УМИРАЮЩЕЕ МОРЕ
Во всем городе только старый капитан знал, что происходит по ночам.
В час, когда на улицах не оставалось даже ночных грабителей, море с тихим шумом вздымалось над набережной и входило в город. Оно осторожно шарило во тьме каменных лабиринтов, ощупывало каждый кирпич, каждый фонарь и заносило их в свою необъятную память.