Ваня вскочил и увидел палец, который указывал на дверь.
— Я, я… меня пригласили… большой специалист… только помочь… — промямлил Ваня.
— Что-о, ты, сопля, большой специалист?! Да, знаю! Но тебя пригласили? Кто? Она? Верю! Но… помочь мне… Ха-ха-ха-ха-ха! Я покажу вам обоим, как и в чем мне надо помогать.
Стукнув коленками об пол, женщина раскинула руки, взвизгнула и завопила.
— Люстра нетленная, люстра моя хрустальная, хоть ты… Как зло клевещет этот мальчишка!
Ваня схватил за края простыню с железками и, волоча ее за собой, выскочил на улицу. Там он взял седло, и оно повисло в воздухе. Тогда Ваня сел на него, взял в руки руль, и в одно мгновение «Ява» собралась под ним из обломков, рванулась вперед…
Опять простор. Ветер. Легко и скоро идет машина; все — есть, но вот уже — было. Все — будет, и глаза опять не замечают ветра, глаза заворожены, и скорость, движение есть в них, и было, и будет…
Слепота осеннего неба пропала, и в бледной голубизне засветилось солнце, нежа шею и спину.
Зазеленели деревья вдоль дороги. Нерасправленная листва ждала своего времени.
Мотоцикл взлетает на мост — впереди далеко вниз уходит дорога, а по сторонам буйно цветут сады…
Скорее, скорее — туда…
Между озер, сквозь запах лесов, пролегает дорога.
Дорога поднимается в гору, мотоцикл замедляет бег. По сторонам вырастают дома и вереницы людей, а мотоцикл вдруг тает, и в руках остается только руль.
Ваня чувствует, что летит по инерции, выпрямляется для удобства, вытягивает ноги; в руках уже оказывается не руль, а рулон исписанной бумаги, но он тоже как руль и придает полетность как будто…
Люди вокруг волнуются, начинают что-то кричать, размахивать руками, тыкать пальцами… — то ли это они так спорят, то ли возмущены тем, что чей-то путь не обозначен перильцами в пространстве вероятностей.
Ваня сильнее прижимает к груди рукопись (у нее разве сила, да и какой из нее руль!) и летит сам собою, под ним убегает назад асфальт, но вот он все ближе, все лучше видны темные следы от колес и мелкие камешки: дорога круто идет вверх.
«И мне надо вверх, а то — носом в асфальт… ах, как кричат люди… и ветер мешает, прижимает, давит на спину… асфальт пахнет смолой и резиной…»
— Гляди, падает!
— Может, поймать?
— За мной…
«Нет, сильнее смотреть, крепче… потому что последняя рукопись… сегодня утром додумался, вспомнил, и это важно… это надо, уверенно, уверенно и — вон отходит вниз, отдаляется асфальт, еще, сильнее, будто отталкиваясь… смелее…» Асфальт падает, проваливается, уходит; все труднее различить его крупинки, и ветер уже в грудь, в живот, сдувает с лица к затылку волосы, словно поддерживает, и все уверенней чувство полета. Все спокойней, сильнее чувствует себя Ваня и знает уже, что не упадет, что может остановиться и парить, и лететь — воздух держит его.
Ваня поднимается выше и еще выше — вся гора внизу, деревья, крыши, между ним и землею пролетают птицы, едва различим запах земли. Чем выше, тем легче лететь. Полет теперь медленный, высокий…
Люди долго стояли у дороги и смотрели вверх, не веря глазам, — неужто совсем улетит?
Наконец Ваня вошел в облачко, и его не стало видно.
Несколько энтузиастов, вооружившись биноклями, пошли следом за облаком, долго ходили, но так больше ничего, кроме облака, и не увидели. Разве только точка какая-то потом, далеко над облаком и впереди него, двигалась. Потом и точка потерялась, и облако уплыло от них.
Никто никогда больше Ваню не видел. А дом…
В доме на Промышленной улице в тот день случился пожар. От чего и где он начался, неизвестно, горело во многих комнатах, но, как оказалось потом, ни у кого ничего не сгорело, — словно чужие какие-то бумажки и вещи горели в комнатах; в Ваниной же сгорело все, вплоть до паутинок. По счастью, жертв тоже нигде найдено не было. Ванину фотографию, которая осталась у родителей, показывали по телевизору, но никто ничего так и не сообщил. Пришлось объявить Ваню без вести пропавшим.
Теперь дом опять отремонтировали, все также красят его перед праздниками, но краска отстает по-прежнему, тонкими ломтями. В Ваниной комнате живут его соседи, — тараканов, говорят, вывели, а клопов — никак!
Николай Гуданец
На берегу Стикса
Вода в канале была черной и спокойной. На ее поверхности лежали лопнувшие воздушные шары, словно разноцветная ветошь. Утром праздничная толпа бросала шары в канал с горбатого бетонного мостика. Они медленно падали навстречу своему отражению и встречались с ним, качнувшись; по воде шли круги; потом шары плыли, прилипшие к своим двойникам, как яркие восьмерки, подгоняемые ветром.