— Там, в кармане, в кармане.
Она кинулась в прихожую, схватила из кармана отцовского пиджака противоспазматический аэрозоль.
— Дыши! Дай, пшикну. — Отец посиневшими губами поймал трубочку, и она два раза нажала на клапан.
— Сейчас, сейчас, сейчас полегчает, — задыхался отец.
— Ну нельзя же так сразу-то: бац — и приступ. — Держа его за руку, Лидия прилаживала отцовы седые волосы. Кажется, отдышался. Если даже сдерживается, не хочет ее пугать, уже хорошо: сдерживается — значит, может.
Лидия положила отцову голову себе на грудь и по детской привычке начала ковырять ему прыщики. Обычно это делалось, пока отец был в беспомощном состоянии и не мог сопротивляться.
Он страшно корил себя из-за этой проданной в тяжелый год квартиры и поставил себе цель откупить ее обратно. Когда отец завел об этом разговор с новым хозяином, крутым новороссом, тот прибавил к цене квартиры стоимость евроремонта, накинул себе за беспокойство, поскольку переезжать не собирался, округлил и назвал сумму: двести тысяч долларов, не хотите — не берите. Отец стал хвататься за безнадежные заказы, в самые холодные времена мчался на выборы в дальние районы, куда не хотели ехать другие московские имиджмейкеры. Подаренного ему здешним губернатором за победу на прошлогодних выборах «Форда» у них как бы и не было. Папа два раза дал любимой дочке прокатиться в сухую погоду, а так «Форд» стоял в гараже нецелованный и предназначался в уплату за квартиру. С отцовских выборных гонораров, Лидия знала, нельзя просить не то что на дубленку, но даже на туфли.
И вдруг квартиру купил Ивашников, недостойный его дочери! (Лидия подозревала — и, между нами, справедливо, — что в свое время у отца с Колькой состоялось из-за нее объяснение. Так разве он мог признать свою тогдашнюю неправоту сейчас, когда дочь прожила лучшую часть жизни с другим?!)
— Ну вот, пап, теперь придется выходить за него по расчету, из-за квартиры.
— Ты была там? Ты ее видела? Там ничего не осталось, как при маме?
— Там евроремонт, папка, и даже не хочется, чтобы было как раньше.
Затилиликал в ванной забытый мобильник.
Лидия сходила, принесла.
— Тебя. Сказать, что болеешь?
— Ты с ума сошла! Дай сюда… Я слушаю.
И произошло чудесное превращение. Задыхающийся астматик, любящий папочка, из которого вьет веревки великовозрастная дочь, вдруг обернулся малознакомым Лидии профессором Рождественским, академиком Академии информатизации, беспроигрышным имиджмейкером, стригущим купоны в основном за Уральским хребтом. Лидия слышала, как в разговоре с телеведущим, соседом по двору, он называл свою работу драконологией. А отцова команда за глаза наградила его прозвищем Дракон. Ядро команды — человек десять, на выборы с Драконом ездят по трое-четверо, и никто, кроме него, не выдерживает две кампании подряд, без отдыха. Дракон их загоняет.
— А я вам давно говорил, что рейтинг падает. Не надо было жаться, вашу мать! Осталось два дня. Пойдем на запасной вариант. Что? Высылайте машину.
— Ты куда это собрался?! Лежи!
— Нет, Лидусь, меня вызывают в штаб, заказчики засуетились. Собери меня. Вернусь — поговорим.
— Что ты наденешь?
— Пиджак пестрый, брюки черные.
— Рубашку надо гладить?
— Нет, достань из чемодана новую. Булавки вытащи.
Отец быстро побрился, прижег щеки одеколоном «Босс».
— Ну, смотри, опять мне весь лоб расковыряла. Как я теперь пойду? Повози мне туфли щеткой. Дай галстук… Не тот, в горизонтальную полоску.
Лидия взглянула на часы — без четверти шесть. А приехала она в четвертом часу утра, и отец уже не спал. Или еще не спал. Доконает он себя.
— Ну, ты даешь, прямо Бельмондо! — восхитилась она, чтобы приободрить отца.
— Был бы Бельмондо, если бы ты меня так не доканывала, дочечка моя.
— Когда тебя ждать?
— К обеду, не раньше.
— Ну, тогда я посплю.
Лидия проводила отца до двери, закрыла за ним и с женской непоследовательностью стала крутить незнакомый замок, пытаясь отпереть. Когда она справилась с замком и высунулась из номера, отец уже далеко ушел по темному пустому коридору.
— А с Парамоновым-то как, будем разводиться? — крикнула вслед ему Лидия.
— Разводись, — донесся до нее голос отца, молодой и бодрый.
БРЕХУНЕЦ ЗАКРЫВАЕТ ЛАВОЧКУ
В Москве была глубокая ночь — разница во времени с Тюменью составляла три часа.
Когда милиционеры уехали, Брехунец еще долго сидел, механически крутясь в своем кресле на колесиках. От запоздалого страха в глазах плясали черные мушки. Сволочь Фидель! Прав был этот мент с голосом подростка, который так ловко повязал старого вора и его быков: они пришли убивать.