- Ивонна, - окликнул он.
- Ты здесь? - она просияла. - Я услыхала по радио, что дом сгорел, и сразу прибежала. С работы. А здесь такая толпа и этот прохвост митингует со своей командой. Ты цел? А твой друг? Что с ним?
Она была в красных чулках в крупную сетку, все той же юбочке много выше колен, розовой кофте с огромным вырезом.
- Друг мой жив-здоров, он сейчас в Федерации, но к осени, наверное, вернется в Швецию. - сказал Гость. - Я, как видишь, тоже жив-здоров. Только моя любимая женщина умерла.
- Ты что?
Он посмотрел ей в густо накрашенные, широко раскрытые глаза. Наверное, ей не было и двадцати, Ивонне. Женщина с короткой стрижкой выглядела старше своих лет, и глаза у нее всегда были усталые, припухшие, с тлевшим на самом дне ведьмовским отчаянием.
- Правда.
- Бедный ты мой. Куда же ты теперь пойдешь?
- Бог его знает. Наверное, в Армию спасения. Знаешь, на проспекте Богоматери, рядом с магазином для бедных.
- Знаю, - насупилась она. - А что же твои адвентисты? Кто-то ведь тебе давал эти книги? Ужас какой-то. У тебя и денег небось нет?
Гость достал из кармана своей щегольской курточки измятый конверт. Там оказалось три кирпично-красных сотенных бумажки.
- Я еще пособие получаю. Только им нужен постоянный адрес.
- Послушай, - Ивонна, покраснев, взяла его за руку, - пойдем ко мне. Честное слово, я тебя пальцем не трону...
Гость вдруг засмеялся. Дикий это был смех, и те крепкие молодые ребята из толпы, что стояли поближе, сразу посторонились. Оратор уже заканчивал перечислять оскорбления, нанесенные за последние двести лет жителям Новой Галлии британской короной. Толпа, заворочавшись, потекла вниз по перегороженной улице Святого Юбера к городской управе. Жилец, уже успевший обзавестись двумя низкорослыми телохранителями в кожаных куртках с металлическими бляшками, потрясал кулаком перед подбежавшей съемочной бригадой телевидения.
- Я был безработным, был на социальном пособии, теперь стал бездомным. За нами пойдет каждый пятый житель Новой Галлии - потому что мы знаем, кого винить в наших бедах!
- Жилец! - крикнул Гость. - А кого мне-то винить? Можешь ответить?
- Ты головастый парень, - обернулся тот. - Хочешь поднять своего брата-иммигранта? Мы принимаем всех. Хочешь?
- Не хочу.
- Ну и хрен с тобой.
Не оглядываясь, он быстро зашагал к голове толпы, где уже водрузили на шест оплавленную, обугленную плексигласовую доску с названием партии и подняли ее высоко над землей. Последняя пожарная машина, подвывая, уехала.
- Пакостный тип. Нечего тебе с ним делить, - говорила Ивонна, уводя его под руку от обгоревших развалин. - Сейчас зайдем ко мне, переоденусь в нормальное, сходим перекусить, потом надо купить тебе что-то из одежды, это все грязное, мятое, а у тебя ничего не осталось, все сгорело, наверное. Как же ты выскочил из горящего дома и ничего не захватил? Некогда было? Оденем тебя, накормим, потом вернемся домой, я тебя уложу спать. Девочки мои на работе, у нас на троих четыре комнаты, и диван стоит в гостиной, раскладной, мягкий такой, и белье свежее есть, не беспокойся. Они слова не скажут, я им все объясню. Я же плачу за квартиру, а гости ко мне никогда не ходят. У нас уютно, между прочим, чисто. Выспишься, а назавтра все-все мне расскажешь. Кто там у тебя умер, кто в Швеции остался. Что тебе делать в этой Армии Спасения, посуди сам? От кого они тебя будут спасать? Знаю я ихние нравы. Побудка в шесть, и за молитву - да еще за талончиком на ночлег в очереди стоять. Б-р-р.
Она жила на самой окраине Плато, в одном из бесчисленных полутемных проулков, по которым вечерами ветер носил газетные клочки и пустые пластиковые пакеты. Она босиком вышла из ванной, смыв весь грим, в длинном, до самого пола, белом холщовом платье, зашла к себе, порылась в ящике комода, отыскала ожерелье из крашеного сиреневым пресноводного жемчуга, нацепила его на шею, замешкалась. "Возьми, это тебе поможет." Присела на диван в цветастой обивке, протянула Гостю раскрытую ладонь с крошечным, наполненным до середины шприцем. На кончике иглы дрожала опаловая капля. Сквозь конические фонари в потолке в гостиную лился усталый солнечный свет, и где-то за дощатой стеной играла невнятная, невидимая, почти потусторонняя гитара.
ЭПИЛОГ
Двадцать второго марта редкая газета в Аркадии не утешит усталого от долгой зимы читателя, поместив на первой же странице, между репортажами о заново набирающих силу сепаратистах Новой Галлии и трудной агонии утопизма в Отечестве, сообщение о долгожданном весеннем равноденствии.
Календарь календарем, но вплоть до середины апреля на Плато, как и во всем Городе, бывает, выпадает снег. Обыкновенно - считанные снежинки, реже - льдистая крупа с порывистым ветром. А случается, как нынешним вечером, что снег внезапный и обильный в мгновение ока поглощает светящийся крест на вершине Королевской горы, а затем, убежденный убедившись в собственной мощи, берется и за вращающийся луч прожектора на плоской крыше штаб-квартиры Королевского банка (вывеска его - белый геральдический лев на ярко-синем фоне украшает, пожалуй, любой городок Аркадии).
Луч, всего час назад без помех долетавший чуть ли не до стандартных домиков и палисадников дальнего Заречья, бунтует. С последней решимостью пробирается он в обрывках облаков, опускающихся на улицы Города, бьется в судорогах, просверкивает, словно сигнал бедствия в невозмутимой глубине метельного неба.
Однако на свете, сами знаете, не бывает ничего вечного. Ни любви, ни света. Один Господь Бог вечен, да и тот уже столько веков отказывает в знамениях нашему брату - роду лукавому, прелюбодейному и суетному.
В метель и ветер погружается крест из электрических лампочек на Королевской горе, леденеет небесное пространство над рекой, над всем Городом, и вот, будто надежда, исчезает кружащийся в высоте свет, украшавший лучший город Аркадии, а может быть, и всей Северной Америки.
Неужели никто больше не видит луча прожектора? Может быть, еще удается различить его - с большой высоты, скажем?
Вряд ли, вряд ли! Весь центр города в последние годы покрылся новыми, с иголочки, небоскребами, но они отданы под конторы, окна которых уже давно темны. А если и остался кто, например, в золотисто-розовом Доме Кооператора, то смотрит он не в окно, а на экран компьютера, заряженного бухгалтерской программой. И в парке на Королевской горе некому стереть мокрый снег с объективов платных бинокуляров, устремленных на панораму городского центра.
Со Снежного берега, лежащего за горой, застроенного унылыми добропорядочными зданиями на дюжину квартир каждое, и в ясную-то погоду не увидеть ни прожектора, ни креста.
А что же река, хозяйка стихии, родственной свету ночного луча? И не надейтесь. Нашей реке безразличен и свет со штаб-квартиры Королевского банка, и сам банк, да и город, по совести, тоже. Вот и сейчас, не улыбаясь, не хмурясь, огибает она огромный остров, на котором расположено человеческое поселение, минует пустой увеселительный парк, проносится мимо сгоревшего павильона давно закрытой всемирной выставки на островке Святой Елены, обегает, вскипая, опоры ажурных мостов, и покачивает самоходные баржи, готовые принять в свои недра первосортную пшеницу со степного запада.
Уже лет десять, как построили в городе небольшой участок набережной, расчистив полосу земли от складов, элеваторов, железнодорожных путей и сомнительных магазинчиков. На бывших пирсах теперь стоят небольшие кафе, в одном из складов - добрая сотня сувенирных и антикварных лавок, в другом - выставка достижений науки и техники. В июне над рекой гремят фейерверки, толпы на набережной завороженно ахают - тогда и река нехотя оживает, отражая астры и хризантемы пороховых взрывов в звездной пропасти.
Но ранней весной, в ледяном полусне, она река отворачивается от города, лениво размышляя о его торговой и транспортной корысти. Лишь подвыпившие иностранные моряки, прислоняясь жаркими лбами к стылой поверхности иллюминатора кают-компании, дивятся спокойной мощи реки, и вспоминают, что океанским судам удается без всякого лоцмана подыматься по ней еще на несколько сот километров, до самых Великих Озер.