Глава пятая
В первые годы после отъезда женщина с короткой стрижкой изредка посылала ему продолговатые конверты с невзрачными марками Федерации, иногда добавляя к обычной записке без начала и конца плотный квадратик цветной фотографии - с непременной виноватой улыбкой на фоне то ассирийской пустыни, то праздничной новоамстердамской толпы, то беленой, шероховатой на ощупь дощатой стены неведомого дома. Он не просил ее навещать Сюзанну с Хозяином. В многотрудной мужской биографии отечественного артиста жизни, а ныне аркадского предпринимателя Елизавета прямо предшествовала Сюзанне, и ни о какой нежной дружбе между женщинами речи, разумеется, быть не могло, несмотря даже и на то, что вплоть до своего отъезда из Столицы Елизавета была, как бы поточнее выразиться, надежно пристроена за Редактором и его предложений руки и сердца не принимала только по своим, одной ей ведомым причинам. Не умолчу и о тлеющей ревности настоящего любовника к бывшему, несмотря даже и на упомянутые мстительные усилия Гостя по восстановлению мировой симметрии. Словом, визиты на Западный склон исключались, а нечастые упоминания о неблагополучной чете в письмах Елизаветы были приправлены неожиданным в этой кроткой женщине злорадством. Сам же Хозяин, как было сказано, прекратил писать уже года четыре назад - отчасти и потому, что совсем не ладилась его жизнь с Сюзанной.
Дня три тому назад, когда Гость, пошатываясь от усталости, уже брел по своему Плато из овощной лавки (откуда, кстати, и появился помятый, но в остальном вполне доброкачественный перезревший ананас), Хозяин раздосадованно тыкал посеребренной вилкой в ананасный же компот в другом, куда более возвышенном месте, именно - в верхнем салоне "Боинга", следовавшего регулярным рейсом из Парижа. Пузатая полубутылка шампанского завершала его ужин, на подносике стояло несколько пустых мерзавчиков коньяку. В широком кресле салона делового класса сиделось удобно, и дремалось бы сладко, если б не очевидная озабоченность пассажира. По прилете в город его, утомленного после двух пересадок, ожидала неотложная деловая встреча в гостинице "Европейская", где он и рассчитывал заночевать. После хлопотливых заокеанских вояжей Хозяин и вообще любил проводить первые сутки на безопасной почве Аркадии в гостинице, уставившись в телевизор с местными новостями. (Между прочим, ссылаясь на отсутствие в славянском языке слова privacy, новоамстердамские антропологи сделали не один вывод о пороках славянской анимы - вплоть до объяснения Великого переворота, Великого террора и многих прочих безобразий, творящихся в Отечестве. Это неправда: будучи стопроцентным - и достаточно общительным - славянином, герой мой видел в уединении одно из самых желанных житейских удовольствий. А если в Отечестве и ходит поговорка о том, что на миру прекрасна и сама смерть, то осмелюсь предположить, что умирать в одиночестве не по душе самым просвещенным жителям Нового Амстердама.)Конечно, даже ночлег в гостинице всего лишь на сутки откладывал семейный скандал, начинавшийся упреками в том, что Хозяин никогда не звонит из своих так называемых командировок, кончавшийся же - в том, что он женился на Сюзанне по расчету, загубил ее молодость и лишил ее возможности иметь детей. Был Хозяин во многих отношениях человеком отважным, однако кое в чем и удивительно трусливым. Сочетание самое заурядное - известны же истории выдающиеся народные трибуны, смертельно боявшиеся своих домочадцев, равно как и сущие ничтожества, тех же самых домашних бессовестно тиранившие. Как бы то ни было, тихая гостиница обычно помогала ему собраться с силами для отражения атаки.
В недлинной очереди на паспортный контроль он зажег вторую сигарету (в те годы курить в аэропорту города не возбранялось), и вздохнул, снова вспомнив о небольшом, но туго набитом конверте, оттопыривающем внутренний карман его плаща с клетчатой подкладкой. Гуманные аркадские законы не обязывали его заявлять об этой сравнительно скромной сумме. И все же какому-то въедливому таможеннику, существующему на его же, Хозяина, кровные денежки (кое-какие налоги он все-таки платил), не стоило обнаруживать у этого нестарого элегантного господина с бородкой наличную сумму, превышающую годичное жалованье самого таможенника. Служащие Короны - тоже люди. Пойдут расспросы, потребуется звонить адвокату, гордо молчать, уставясь в потолок таможни. Скучно все это, господа.
"Зря трусил", — подумал он, за тридцать секунд получив в паспорт штамп пограничной охраны. Отбирая декларацию, таможенник даже не посмотрел на него. Правда, второй чемодан его - не стеклопластиковый "Самсонит", который при случае пережил бы и ядерный взрыв, а пижонский кожаный - прибыл самым последним, и Хозяин осмотрел его весьма придирчиво. Но нет, номерной замок был на месте, да и кому, спрашивается, придет в голову в демократической Аркадии вскрывать чемодан, прибывший из не менее демократической Франции, это вам не Отечество с его политическими репрессиями и беспардонным воровством в аэропортах. При этой мысли Хозяин развеселился. К действию проглоченной в очереди таблетки прибавилось несравненное чувство возвращения домой, пойми (не разбери) кому более дорогое - апатриду или коренному аркадцу.
Автостоянка обдала его знакомым запахом тающего снега с солью, бензина и деодоранта. Аркадия моя, Аркадия, укоризненно подумал Хозяин, всем бы ты хороша, не будь твой свежий воздух сущей пыткой для утонченного европейского обоняния. Ухмыльнуться, вспомнив Париж - запах роз и лаванды, серого камня и водяной пыли фонтанов. Поморщиться, вспомнив другие запахи - тушеной капусты, водочного перегара, вокзального пота и пыльных канцелярских коридоров. Ах, бросить бы все это к чертовой бабушке, удрать с концами в Европу. Лет на пять-шесть денег хватит, а там пропадай все пропадом. Не спрашивая, он дернул лаковую черную дверь дежурившего на стоянке лимузина. Простите, сэр, раздалось в ответ, еще не моя очередь, возьмите другую машину, впереди. Все-таки нервничаю. Никаких глупостей на сегодня. Звонок Сюзанне - якобы из Парижа. Встретиться с профессором, будь он неладен. А потом - спать, или, может быть, перед сном прогуляться по Полумесячной - не Париж, конечно, но тоже недурно.
Осталось позади Великолепное - единственный, наверное, в мире международный аэропорт, где пустынно, словно в заброшенном ацтекском храме, где усталого путешественника не собьет с ног торопливый отъезжающий с никелированной тележкой, визжащей колесами под тяжестью разномастных чемоданов. А добраться от Великолепного до города, лежащего в полусотне километров, - что совершить экскурсию по Аркадии. Вы возразите, что ничего любопытного по пути не будет, кроме занесенных тающим снегом полей да полупрозрачных мартовских рощиц, окруженных проволочными заборами. Неправда, неправда, - попадутся и реки, и озера, и односемейные домики под красными крышами, — словом, все то, что в совокупности составляет главную достопримечательность этого трогательного уголка земного шара. Он еще раз вздохнул, когда на горизонте замаячила заснеженная гора, увенчанная крестом, и зеленоватая громада собора Святого Иосифа.
Гостиница, назначенная ему для встречи с неведомым профессором, была из дорогих - с европейской мебелью, персидскими коврами, и безнадежно устаревшей сантехникой. Размахивая чемоданчиком, господин с бородкой лениво нажал кнопку лифта, ответившую ему успокоительным алым сиянием - однако от раздвинувшихся дверей отшатнулся в недоумении. Спустившаяся же на лифте обильно накрашенная дама метнулась вглубь кабинки, прикрывая лицо акварельным шелковым шарфиком, некогда купленным ей мужем в Гусеве по дороге в... словом, по дороге в один из городов Европы. Шарфик-то он узнал сразу, а в главном мог получиться и конфуз. Существуют же на свете двойники, вот и конкурсы регулярно проводятся, да и Гостю в первые дни в Аркадии все мерещились в толпе знакомые лица.