Выбрать главу

Итта Элиман

Платочек

У Вакулы в кармане завалялся золотой пятак. Не Бог весть какое богатство, но Вакуле очень даже на руку. Хоромы новые не купишь, однако здоровье поправить можно, и не только здоровье.

Вакула поначалу гадал, откуда этот пятак взялся, а как дырку в свободного покроя рубахе обнаружил — успокоился. Мало ли, бывает. Иной раз чудеса случаются, правда, все реже и реже. И пусть. Радости с них мало. Вот как соседу — мельнику, уважаемому троллю и в летах — упала с неба подкова золотая, ну может и не золотая, но непременно с неба. Повесил он ее на радостях при входе на мельницу да сам башкой бугристой зацепил. Сковырнулась, вестимо. Отбила ему седьмой палец, он потом еще с месяц в таверне обрубком хвастал. Так что — леший с ними, с чудесами.

Была у Вакулы кручина, настоящая, мужская. До баб был охоч и ловок, и бабы его уважали. А что? Ладный, гладкий, усы в разные стороны, один глаз зеленый, и другой, между прочим, — тоже. И так Вакула удально обходился по части слабого пола, что и не заметил, как в острый капкан шагнул. Не вздохнуть ему бедному, не охнуть. Одна голубка Веронья в его молодецкой груди лихой распоряжается, душу мучит!

Вот зазвал ее давеча в лес о цветочках да майских ласточках поговорить. Шли-ворковали до самого родника Зеленого, того, что с прошлого лета мостиком окольцевали. На том злополучном мостике и сунулся Вакула обжиматься. Прихватил за плотную талию покрепче и как притянет к себе, руки на бедра и ну мять. Тут и получил! Крепко посторонила его Веронья и молвила, белыми зубками сверкая и черными глазами смеясь.

«Запомни, мол, так просто моей красоты девичьей тебе не видать! Принеси, говорит, ты мне, Вакула, платочек наговоренный, что у гномов одних сторговать возможно! Тогда и потолкуем о ягодках и о вечерней росе во полях».

Махнула косой, расхохоталась, и только ее и видели, — упорхнула птичка желанная из самых вот этих мозолистых рук.

Прямо скажем — неудачно вышло. Затосковал Вакула в кручину. По-первому, конечно, напился и до самой зорьки комаров у реки гонял, а как проснулся — тут и обнаружил в кармане золотой пятак.

Служил Вакула у кузнеца на самой окраине Хмельного угодья, и метил, между прочим, в старшие мастера. А кузнец, тот тоже из гномов пришлых, из тех, что после войны к людям подались, и, конечно, не прогадали. Платили за гномье дело щедро, даже более чем. Гномов в Угодье водилось всего с десяток, все в основном семейные, тихие. Ну, иной раз на Купалу секирами в таверне помашут, да и то — для красоты, не для делу. Впрочем, был случай: весной дым пошел из-за горы, в которой после войны гномы засели и накрепко заперлись, изнутри дверь подперев.

Всполошился народ, к местным гномам ринулся. Говорите, мол, что там замышляется?! Ничего не сказали гномы, только секиры у дверей выставили. Гордый народ и не трусливый, а что до денег охоч, так это и неплохо вовсе.

Гора, конечно, подымила-подымила да и успокоилась. Кто там что жег — ведьма знает! Может, гномы по весне портки свои грязные пожгли, или проще того — мусор с зимы в кучу сгребли и вон из горы выволокли, чтоб у себя ароматы не распространять. Однако с той поры местным гномам, на всякий случай, уважение и почет оказывать стали, так что зажили они еще краше прежнего. Впрочем, и не кичились вовсе, за совет и за ремесло свое мудреное брали прежней монетой.

Среди прочих особо шустрым и деловым слыл некий Дари-Те. Поселился он в Угодье в числе первых, будучи еще пустолицым юношей. С тех пор не одна дюжина лет минула, а он по-прежнему в холостяках числился и бороды в пояс не заправлял. Оттого и пошли слухи о нем, что колдун, мол, потому и травник знатный.

Подумал Вакула, в реке умылся и пошел к Дари-Те о кручине своей совет просить!

Шел он вдоль околицы, вертел в кармане золотой да о Веронье-красавице думал. Можно и жениться, коли так… Очень даже неплохо. Дом справить, да так, по-мелочи, — в легкую! А если старшего получит, так и коровенку купить сложится. Только вот платок…

Что в том платке особенного, Веронья не говаривала. Одно только и сказала — добудь, мол, — поясок и скину! У Вакулы аж челюсти сводило от этой мысли и чихать хотелось, точно с перцу. По всему требовалось немедля платок добыть. И, конечно, пятаком золотым с добродетелем расплатиться!

— Ей, чернобровый, чего голову повесил!? — девицы ему через улицу кричат. А он и не слышит вовсе, идет, думает…

— Вакула! — пуще того голубки заливаются. — Да уж не заболел ли?!

Заболел, милые, заболел! Подвело его сердце глупое. И поделом.

Дари-Те расположился за углом, что от главной улицы, где башмачник, — ровно напротив. Ох и вещей у него во дворе было, тьмущая тьма! И все в основном по столярному делу. Тут и коряги дивно заплетенные, и скамьи кособокие, и трости да посохи и даже лешачьи морды из трухлявых пней вытесанные, да так натурально, что Вакула, хоть и неробок был, аж вздрогнул с неожиданности.