Взял платок Вакула. Как не взять? В чулан положил, и дверь на ключ запер. Что с ним еще делать, кроме паруса? Хоть морского царя со дна выманивай, да ему, чудищу, на шею повязывай.
Обручился Вакула с Вероньей после сенокоса. Как обручился — за дело принялся. А что? Надобно. Справил к зиме дом, ничего такой, сухой и светлый. Повышение опять же на работе получил. Стали на корову в туесок откладывать, да и Веронья понесла. Отпустил Вакула смоляную бороду. На девок, конечно, глядеть бросил. Ни к чему! Сидел все чаще на завалинке, и щека сама собой в руку просилась. Так, подперевшись, и сидел. О платочке думал. Книги, что в Угодье отыскались, все прочел. Весенней ярмарки стал ждать. Там пруд пруди разного, и книги попадаются. А покуда ждал, вытащил с тяткиного сундука перо и чернила и стал вечерами под тусклым масляным лепесточком скрипеть. Все мечтал описать, что видел. Ан нет, не тут то было. Ох и сердился Вакула! По сеням топал, да на весь двор кричал: Неужто я букв не знаю?!! Знаю!!! После унялся и надумал о матери своей писать. Легче оказалось, хотя и волнительно очень.
Ковырял свиток березовый зиму напролет, старался! Придет Веронья:
— Ишь, голубок, заработался! Пойдем до Фомки, там эльфы с дудками приехали, концерту дают!
А он ей:
— Иди, голуба, я посижу! — и до утра сидит. Пишет и пишет, а то дырку в стене взглядом ковыряет.
Так зима и канула. Принялись сосульки на подоконник плакать. Теплые ветра — флюгера трепать да деревья кланять. В ту ночь Вакула едва веки прикрыл. Все чудились ему гномьи речи, песни их да оружия лязг. А под утро раздался стук, громкий и напористый. Веронья-то уж на приличных сносях была, — оставил ее Вакула сны доглядывать, сам ворота открывать пошел. Так и есть — по его грешную душу пожаловали. Да не просто так, все гномы Угодья и старик-колядун с ними.
— Где платок? — спрашивают. — Время пришло!
— Вот те на! — удивился Вакула. — Утро еще не прорезалось! Что за спешка?
— Давай, Вакулушка, не тяни! — говорит Дари-Те, и грустно так в бороду улыбается. — Некогда нам! Сам все увидишь!
Подивился на такую процессию Вакула, а ничего не скажешь. Дело, видать, не грошовое.
— Пошли! — говорит. — У бабки в чулане! Токо я давненько его не видел! Может, и чулан уж треснул.
Идут, по грязи весенней сапогами чавкают. Облака, точно сажа черная по небу сломя голову несутся. А светать не торопится.
Агафену, конечно, насмерть перепугали. Открыл Вакула ключом чулан, а сам и в сторону отскочил, чтоб не завалило. Принялся платочек, точно живой, на свет предутренний выходить. Течет да течет, до самого потолка натекло и в чулане еще столько осталось.
— В самый раз! — говорит Дари-Те.
— Должно хватить, — старый гном отвечает.
— Должно, — ухмыляется Вакула. — А что, братцы, вы никак морского царя пытать собрались?!
— Эх, Вакула! Читать тебе еще — не перечитать! А покуда помогай платок выносить!
Выволокли гномы платок во двор, весь двор в сто слоев заложили! Покачали колпаками и снова за дело взялись. Погрузили платок в три телеги, что накрепко веревками связали.
— Тронули! — кричат.
— Готов Вакула? — колядун спрашивает.
— К чему еще?
— А то не догадываешься?! Платочек повязывать! Так по легенде было — с первой лунной ночи Ясковица. Сегодня то бишь! Давай, Вакула, за телегами!
Солнце уж вовсю на верхушках лип расположилось, когда телеги до гномьей горы доскрипели. А как доскрипели да чуть в гору подались, так платочек выгружать да растаскивать принялись. До полудня возились, покуда концы обнаружили. Придавили один телегою, а за другой все разом взялись, и ну тащить! Тяжко! Да гномы не лыком шиты, — усы закусили и знай себе тужатся. Глянул на них Вакула и сам силушки прибавил.
Так и потянулся платочек вокруг горы, чуть не порвался. Кусты да тропинки звериные, насыпи каменные да валежник мокрый — все по чести опоясал, и с другой стороны телег вынырнул. И что сказать? Прав калядун оказался — токо-токо хватило, и то, потому что повыше в гору поднялись. Дотянули концы друг до друга, тут старый гном командует: Стоп!
— Тебе, — говорит, — Вакула — слушать, тебе и повязывать!
— С чего это мне? — дивится Вакула.
— Тебя платочек выбрал! — Отвечает старик-колядун, — Давно так случилось. Проявили гномы к человеку неуважение и поругания народу его учинили. Что там лукавить — бывало всякое. Да к тому ж воды утекло немало. Однако с тех пор запретили Владыки гномам историю народа своего писать. Дабы гордыне и чванливости урок преподать. С тех пор не одно столетие ходят у нас в летописцах люди. А летописца того платочек волшебный выбирает. А ежели у тебя, Вакула, слово против имеется — неволить не станем, однако напомним, что дело сие интересным может показаться тебе, ибо стал ты проявлять любознательность к миру.