Мы оставляем на потом рассмотрение того, как с помощью этих чрезвычайно важных положений можно указать на служебный порядок всех идей, послушных велению, исходящему из центра agathon, на то, как все духовные пути сходятся в меняющем все жесты и смыслы беспредпосылоч-ном истоке, как в результате такого восхождения органично рождается культ, — и продолжаем обсуждать сущность идеи, полагая, что не осталось уже ни одного строптивца, который стал бы оспаривать по крайней мере первоначальное значение идеи как гипотезы. Показать, как идея в своей зрелой форме преодолевает область гипотетического и обретает полноту и устойчивость, как раз и будет целью нашего пути. О том, что для Платона «гипотеза» не есть основание, данное какими-то внечеловеческими силами, а скорее каждый раз заново воспроизводимое основополагание, свидетельствует ее тесная связь с требованием «отдавать отчет». Ведь ценность гипотезы заключается не в ней самой — из-за такой ее переоценки как раз и порицался образ действий эристики — а только в ее обоснованности посредством доказательства, в надежности делаемых из нее выводов и в состоятельности ее следствий. Право на существование имеют только те гипотезы, которые ведут к устойчивому бытию, к более интенсивной жизни; если же они не годятся, то дух поднимается от них к более высоким, чтобы еще более расширить себе обзор.[78]
Притупленному четырьмя веками обез-душивания, сужения или опошляющего расширения духу нынешнего времени трудно ощутить живой смысл и порождающую мощь этих определений гипотезы и идеи, их принуждающую силу, заставлявшую принимать тот или иной вид прибывающий поток греческой жизни, и поэтому мы, стремясь предохранить себя от исследовательского толкования и связать гипотетическую идею только с изначальной формой греческой меры, хотим заявить лишь следующее: хотя Сократ и спас Протагорово изречение «Человек есть мера всех вещей» от вышеупомянутого проституирования, которое, упразднив всякую иерархию служения, даже самому ничтожному из людей давало право считать себя мерой для себя самого и для других («Ведь и ты тоже человек, как и я»), он в то же время в острой борьбе с бесчестием, наносимым таким образом всякому господству, провозгласил свой «эйдос» как вечно действенную, чересчур статическую меру, и потому только превзошедший его ученик, взирая на своего учителя, сумел осуществить правильный синтез: в подъемах и падениях эпох мерой, каждый раз основополагающей для царства его собственной эпохи, становится великий человек, носитель властительной воли; ибо всякая мера есть гипотеза более великого ума и сохраняет силу, пока ведет наверх к божественному: «А когда потребуется оправдать само основание, ты сделаешь это точно так же — положишь в основу другое, лучшее в сравнении с первым, и так до тех пор, пока не достигнешь удовлетворительного».[79]Вот это «удовлетворительное» — а именно о нем идет речь в конце шестой книги «Государства» — и есть agathon, благородство богочеловека. Пока времена и их вожди-гипотезы, описывая более или менее тесные круги вокруг этого ядра, питающего их рост, в состоянии проникнуть к нему, они существуют по праву, но как только они распыляются в более широких кругах, — тот, кто проникает глубже их, обязан разжечь пожар и начать войну: