Выбрать главу

«No hay mayor vigor de evocación en la palabra „luna“ – solía preguntar – que en „el té de los ruiseñores“, como la disfrazara Maiakovski?»

Комментаторы БОРХЕСА констатируют, что не могут «отыскать источник столь необычной метафоры».

И действительно: «Соловьиный чай» у МАЯКОВСКОГО – нонсенс. Откуда же цитата?

Можно, конечно, предположить, что соавторы выдумали метафору точно так же, как и главного героя новеллы – Федерико Хуана Карлоса Лумиса.

Однако у мексиканского поэта Луиса Мигеля АГИЛАРА (Luis Miguel Aguilar Camín) есть любопытное стихотворение «Луны» («Lunas») 2008 года. Вот кусочки из него (подстрочник с испанского):

Луна Басё, что спит под одной крышей из клевера и кокосов,Луна Апулея с другой маленькой луной на лбу, как зеркало,Луна с песчаным пляжем Лукиана из Самосаты с надписью «Я был здесь» и реками, которые по вкусу напоминают красное вино,Луна, к которой можно добраться, прыгнув в нужное время Ростаном, Мюнхгаузеном и Итало Кальвино,Потная луна Ювенала среди ламп притона,Луна в непрерывном разрушении Лукреция,Луна Верлена, в водах которой растворяются все песни.

В целом в стихотворении упоминаются около сотни лун разных писателей и поэтов, в том числе «Луна у МАЯКОВСКОГО, из которой пьёт соловей».

Пусть речь идет не о чае, но образ явно совпадает с борхесовско-касаресовским. И так как он взят в другом разрезе, то явно не заимствован из «Хроник Бустоса Домека».

Недоумение возрастает еще больше. Нет в стихах МАЯКОВСКОГО никакой чаши-Луны, из которой пьют соловьи. Да и быть не может: этот возвышенный поэтический образ никаким образом не укладывается в эстетику его стиха. Более того, категорически противоречит ей:

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,Из любвей и соловьев какое-то варево,Улица корчится безъязыкая —Ей нечем кричать и разговаривать.

А вот самое интересное: 27 января 2016 года (то есть спустя много лет после стихотворения) в ежедневной мексиканской газете «Milenio» Луис Мигель АГИЛАР написал статью «La luna taza de té y el ruiseñor» о Владимире МАЯКОВСКОМ, где заявил:

– В течение многих лет я собирал упоминания Луны по мере их обнаружения в читаемых мною книгах. В конце концов, я составил каталог этих Лун в стихотворении под простым названием «Луны». Но теперь я не могу найти стихотворение или место, где мне явилась эта волшебная луна, которую я включил туда такими строчками: «чашка лунная Маяковского с пьющим из нее соловьем».

На мой взгляд, есть два возможных объяснения тому.

Первое: в 20-х-30-х-40-х годах Владимира МАЯКОВСКОГО активно переводили в Латинской Америке на испанский. И если в Аргентине этим занималась Лиля Герреро (она же Елизавета Бондарева, лично его знавшая во время своей жизни в Москве в 1926—1937 гг), то в Мексике (еще до Герреро, выпустившей свою знаменитую антологию в 1943-м), МАЯКОВСКОГО переводили в 20-х не с русского, а с французского. Причем переводы были весьма вольные.

Сам Владимир МАЯКОВСКИЙ, побывав в Мексике в 1925 году, так писал о тамошних поэтах:

– Одинокие мечтательные фигуры скребутся в бумажке. Каждый шестой человек – обязательно поэт. Даже коммунист Герреро, редактор железнодорожного журнала, даже рабочий писатель Крус пишут почти одни лирические вещи со сладострастиями, со стонами и шепотами, и про свою любимую говорят: комо леон нубио (как нубийский лев).

Так что здесь вполне могли перевести ранние стихи МАЯКОВСКОГО достаточно свободно от оригинала. А язык во всей Латинской Америке испанский.

Второе объяснение вполне в духе БОРХЕСА: не существовавший ранее образ выкристаллизовался сам собой из перенасыщенного раствора культуры, и цитирующие уверовали в его реальность. Стихотворение АГИЛАРА тоже ведь появились не из пустоты: у мексиканского поэта есть великий предшественник, представивший коллекцию Лун в путевом дневнике «На воде» 1887 года.

P.S. Кстати у Гарсиа Лорки «Малая песня» начинается так:

У соловья на крылахвлага вечерних рос,капельки пьют луну,свет ее сонных грез.

Червь ВАЛЕРИ и червь ДЕРЖАВИНА

«Морское кладбище» Поля ВАЛЕРИ (как заявил Евгений Витковский в интервью Елене Калашниковой, это принципиально неправильное название, нужно переводить – «Кладбище у моря»: как только он это понял, перевод, над которым он долго «бился» – наконец пошел) – существует в нескольких переводах, в той или иной степени приближающихся к оригиналу. Сам ВАЛЕРИ говорил, что стихотворение возникло у него в голове в виде десятисложной «пустой ритмической фигуры», которую он уже потом наполнил содержанием из воспоминаний о родном городе Сете. Не зря же философ Мишель Герен сопоставляет «Морское кладбище» с «Болеро» Равеля. Стихотворение набито под завязку метафорами, – о жизни и смерти через образы недвижного городского кладбища и расположенного рядом с ним подвижного моря. Впрочем, сам автор (надо полагать, достали с вопросом: о чем это произведение?) утверждал через много лет по его поводу: