251. осѣменять ее. Думая о сладострастіи, онъ не боится проводить жизнь въ наслажденіи, несообразномъ съ природою. Напротивъ, только что посвященный, созерцавшій много тамошняго, при взглядѣ на богообразное лице; хорошо отпечатлѣвшее на себѣ красоту, или какую-нибудь безтѣлесную идею, сперва приходитъ въ трепетъ 105 106 и объемлется какимъ-то страхомъ тамошняго; потомъ, присматриваясь, чтитъ его, какъ бога, и еслибы не боялся прослыть очень изступленнымъ, то своему любимцу приносилъ бы жертвы, будто священному изваянію, или богу. Это видѣніе красоты, какбы чрезъ дѣйствіе страха, измѣняетъ его, бро-
саетъ въ потъ и разливаетъ въ немъ необыкновенную теп- В. лоту. Принимая чрезъ органъ зрѣнія истеченіе прекраснаго, которымъ увлажняется природа пера, онъ становится тепелъ; а посредствомъ теплоты размягчается все, что относится къ возрастанію, и что прежде, находясь въ состояніи затвердѣнія, препятствовало росту. Когда же притокъ пищи открылся,—стволъ пера, вздымаясь и поспѣшно выбѣгая изъ корня, разрастается во всѣхъ видахъ души; потому что нѣкогда она была вся перната. Въ это время душа цѣлымъ своимъ существомъ кипитъ и брызжетъ С. и, какое страданіе бываетъ отъ зубовъ, когда они только что начинаютъ рость, т.-е.—зудъ и несносное раздраженіе десенъ, то же самое терпитъ и душа человѣка, начинающаго выращать перья: выращая ихъ, она находится въ жару, раздражается и чувствуетъ щекотаніе. Взирая на красоту мальчика и принимая въ себя вытекающія изъ ней частицы О^ря,—отсюда-то и происходитъ ірерод, вожделѣніе) *, она увлекается и получаетъ теплоту, чувствуетъ облегченіе отъ скорби и радуется. Когда же остается п. одна, — отверстія, изъ которыхъ спѣшатъ выбиться перья, засыхаютъ, а засыхая, сжимаются и замыкаютъ въ себѣ ростки перьевъ. Эти ростки, вмѣстѣ съ вожделѣніемъ замкнутые внутри, бьются на подобіе пульса и толкаются во всякій прегражденный имъ выходъ; такъ что душа, изъязвленная со всѣхъ сторонъ, мучится и терзается, и только одно воспоминаніе о прекрасномъ радуетъ ее. Смѣшеніе этихъ противуположностей повергаетъ душу въ странное состояніе: находясь въ междучувствіи, она неистовствуетъ и, какъ бѣшеная, не можетъ ни спать ночью, ни оставить- Е. ся на одномъ мѣстѣ днемъ, но бѣжитъ съ своею жаждою 107
туда, гдѣ думаетъ увидѣть обладателя красоты; а увидѣвши его и оживившись въ своемъ вожделѣніи, даетъ просторъ тому, что прежде было заперто, и, успокоившись, освобождается отъ уязвленій и скорби, и въ тѣ минуты пи-
252. тается сладчайшимъ удовольствіемъ. Поэтому произвольно не оставляетъ она своего красавца и никого не почитаетъ прекраснѣе его. Тутъ забываются и матери, и братья, и друзья; тутъ нѣтъ нужды, что чрезъ нерадѣніе гибнетъ имущество. Презрѣвъ всѣ обыкновенныя правила своей жизни и благоприличія, которыми прежде тщеславилась, она готова рабствовать и, гдѣ позволятъ, лежать сколько можно ближе къ своему желанному, потому что нетолько чтитъ его, какъ обладателя красоты, но и находитъ въ немъ единственнаго врача величайшихъ своихъ скорбей.
В. Эту-то страсть, прекрасный мальчикъ, къ которому направлена моя рѣчь, люди называютъ Эросомъ: но услышавъ, какъ называютъ ее боги, ты, по молодости, справедливо будешь смѣяться. Объ Эросѣ есть два стиха, которые, какъ я полагаю, заимствованы изъ тайныхъ стихотвореній какими-нибудь омиристами 107. Изъ этихъ стиховъ одинъ очень нескроменъ 108 109 и слишкомъ нестроенъ. Поютъ ихъ такъ:
Это пернатое люди всѣ называютъ Эросомъ;
А у боговъ, за птичій похоти зудъ, оно—Птеросъ.
Приведеннымъ стихамъ можно вѣрить и не вѣрить: но причина и страсть людей любящихъ—это самое. Итакъ, когда подъ власть того пернато-именнаго подпадаетъ кто-нибудь изъ послѣдователей Зевса *,—онъ можетъ нести тяжелѣйшее бремя: напротивъ, пойманные Эросомъ и какъ-нибудь обиженные любимцемъ слуги и сопутники Марса, бываютъ кровожадны и готовы принесть въ жертву своей страсти и себя и любимца. То же и по отношенію къ каждому бо- В. гу: кому изъ нихъ кто слѣдовалъ, того и чтитъ, тому и подражаетъ, такъ и живетъ; пока не развратится и не совершитъ перваго поприща бытія, въ такихъ находится связяхъ и сношеніяхъ съ любимцами и съ прочими людьми. Посему каждый избираетъ себѣ Эроса красоты по нраву 110 111 112,
105
106
107
Міру? —
Соч. Плат. Т. IV.
108
Платонъ смѣется надъ стараніемъ нѣкоторыхъ Грековъ заключить всю мудрость въ предѣлы Омировыхъ твореній. Эти омиристы изучали нетолько то, что было написано Омиромъ, но и то, что будто бы перешло отъ него по преданію, или такъ называемыя
109
а Такъ какъ Платонъ не сказалъ, на который именно стихъ здѣсь указывается, то филологи разошлись въ своихъ мнѣніяхъ объ этомъ. ГеЙн-дорфъ и Шлейермахеръ ищутъ нескромности въ первомъ стихѣ, т.-е. въ словахъ: «пернатый Эросъ.» Этими словами, говорятъ они, Платонъ указываетъ на вѣтреность и непостоянство бога любви; потому что во времена Платона Эросу будто бы не придавали еще крыльевъ, — чтб весьма ложно (см. Fragmenta hymnorum, qui Orpheo adscribuntur УІ, 2, р. 260.
110
А боги, во второмъ стихѣ, называютъ ее Птеросоиъ; слѣдовательно, въ этомъ стихѣ и именно въ словѣ «Птеросъ» должно скрываться смѣшное. Слово
поминаетъ о стремленіи прекраснаго возращать перья, слѣд. имѣетъ ближайшую связь съ миѳомъ Платона.
111
Зевсъ, по ученію Платона, есть образъ высочайшаго разума. Phileb. р. 29 D. Cratyl. р. 396 А. В.
112
Нашедши общее происхожденіе любви въ прекрасному въ припоминаніи до-мірнаго созерцанія хора боговъ, т.-е. въ идеѣ прекраснаго божественнаго, Платонъ долженъ былъ предотвратить слѣдующее возраженіе: если источникъ любви къ прекрасному — одинъ, то откуда безконечное различіе понятій о прекрасномъ въ мірѣ явленій? Стараясь быть вѣрнымъ своему началу, Платонъ, какъ языческій философъ, нашелъ основаніе для изъясненія различныхъ представленій прекраснаго въ самомъ многобожіи. Боги, по своимъ свойствамъ различны; но всѣ люди были спутниками того или другаго бога; слѣдовательно и всѣ люди, отяѵ vir’
5*