Он сбросил у порога ботинки и в одних носках осторожно ступил на мягкий ковер. Ноги приятно утопали в длинном ворсе, как в густой траве.
— И как это называется? — спросил он, оглядывая комнату.
— «Сказка», — сказала она весело.
— «Тысяча и одна ночь»?
— Точно! — обрадовалась она его догадливости. — А вы как бы назвали?
— У меня фантазия… — задумался он. — Никакой поэзии, проза: «Красная комната», например. Или «Красная зала».
— А что? Тоже красиво. Вы имеете в виду только цвет?
— Нет, — быстро сообразил Чижиков, что хочет услышать хозяйка. — Я имею в виду и древнее значение этого слова — красивый.
— Вам нравится?
— Очень! — он уже понял свою роль — все хвалить, всем восторгаться — и начал ее играть.
— Садитесь.
Он сел и тут же сказал:
— Какие удобные кресла! Какой уютный уголок!
Нототения налила в стопки коньяк, подняла свою:
— За вас…
— А я — за вас. — Пригубил: — У-у! Какой чудесный коньяк! Никогда такого не пил.
После второй стопки Нототения перебралась к нему на колени, обняла и поцеловала в губы.
— М-м… Какой ты сладкий, Чижиков!.. — и принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Он ответил взаимностью — распустил на ее спине молнию. Она встала, подняла его и подвела к кровати. Тут она ловко сдернула драконье покрывало, одним движением освободилась от одежды и нырнула под одеяло. — Я жду-у!..
Но он не заставил себя долго ждать — тут же последовал за ней.
Утолив первую страсть, она целовала его и приговаривала:
— Юра… Юрочка… Как я давно о тебе мечтала… Наконец-то сбылась моя мечта.
— Правда? — уточнил он.
— Правда. А ты? Ты думал обо мне?
— Честно?
— Конечно.
— Думал. Еще после первой встречи в союзе. А потом в институте…
— Ну?
— Стеснялся… Боялся получить отлуп. — И пошутил: — Как-никак, а сама царица Шехерезада!
— Глупенький… Скажи просто: подвернулась эта вдовушка?.. Она ведь старенькая?
Он не ответил, провел рукой по ее волосам:
— У тебя красивые волосы. — И вроде в шутку: — А может, это парик?
— Нет, Юрочка, у меня все мое, натуральное. Привык со своей старушкой — у нее все искусственное, все накладное.
— Не надо… Мне противно…
— То-то. Слушай, Юра… Если я тебе по-настоящему нравлюсь, переходи ко мне?
— Мне здесь места нет, — сказал он так, словно уже прикидывал подобный вариант.
— Я тебе отдам свой кабинет, а сама переберусь в спальню. А потом папуля устроит нам такую квартирку, какая тебе и не снилась! Он это умеет! — Рисуя перед ним блестящую перспективу, Нототения постепенно забиралась на него, пока не оседлала совсем. — Ну как? — спрашивала она, целуя. — Мы такой поэтический концерн образуем под эгидой папулькиной конторы — многие от зависти умрут! Соглашайся, а то укушу.
— Подумать надо. Все так неожиданно.
— Думай. До утра еще времени много.
— Хорошо. Ты — моя Шехерезада, и это твоя первая сказка.
— Нет, это не сказка.
— Но красивая мечта, красивая быль — как сказка…
Саша Говорушкин застал Данаю совершенно разбитой — опустошенной, растерянной, заплаканной. Он удивился, спросил участливо:
— Что случилось, Даная Львовна?
— Сашенька, он меня бросает… — сказала она трагическим голосом и засморкалась в платочек.
— Не может быть! — искренне удивился Говорушкин. — Не может этого быть! Вам, наверное, показалось. Нет, нет, Даная Львовна, тут что-то не так.
— Что ты говоришь, Сашенька! «Показалось». Показалось, что он дома уже три ночи не ночует, показалось, что он назвал меня старухой, старой каргой? Я что, в самом деле уже… — Она пристально посмотрела на него широко раскрытыми глазами, ожидая ответа.
— Да ну что вы! Как можно об этом говорить? Вы очень красивая женщина… И… и совсем еще молодая…
— Ты добрый, Сашенька. У тебя сердце доброе, ты щадишь меня… Я же вижу.
— Нет, Даная Львовна, я совершенно искренне говорю. Да вы хоть у кого спросите, каждый вам скажет то же самое. Честное слово.
— Спасибо. А он оскорбил меня…
— Вернется. Все перемелется и встанет снова на свои места.
— Нет, нет… Я чувствую, что нет.
— Вам, может, нужно помочь чем-нибудь? — спросил Говорушкин. — Вы, наверное, голодны? В магазин сходить?..
— Нет, Сашенька, не надо, у меня все есть. Только мне не до еды.
— Ну как же? Есть-то нужно. Неужели же из-за этого с жизнью прощаться? Жить надо, надо жить! — бодро и рассудительно говорил Саша, обряжаясь в фартук и принимаясь за холодильник. Быстро нарезал колбасы, разбил в чашку три яйца, налил туда же сливок, смешал и вылил на сковородку. Через пять минут яичница «по-чешски» была готова. — Прошу вас, Даная Львовна, — пригласил он ее к столу. — Прошу. Ваша любимая яичница!