— Подозрительным показался, — Чижиков пытался шутить, но голос дрожал и по лбу катился обильный пот. — Фу, жарко! — Он достал платок, принялся вытираться.
В самолете стал приходить в себя. Легкая тихая музыка, цветные лакированные буклеты с видами Парижа, вежливые красивые стюардессы, катившие впереди себя тележки с разнообразными напитками, окончательно успокоили его, настроили на безмятежный лад.
— Что будете пить?
Чижиков бросил взгляд на тележку, и глаза его разбежались: коньяк, вино, пиво, соки, напитки — все к его услугам. Не решив сразу, что взять, он спросил у Нототении:
— Ты что будешь?
— Я, пожалуй, попробую винца, — сказала она.
— А я — коньячка. Это «Камю»? — спросил он со знанием дела.
— Нет, наш, армянский.
«Наш», — удивился Чижиков. — Наш самолет?..» — И, быстро сориентировавшись, сказал:
— Ничего. Наш не хуже. — И он улыбнулся доверительно стюардессе.
Хорошо! Сразу чувствуется заграница! Еще, наверное, и границу не перелетели, а уже совсем другая атмосфера. Хорошо!
Из аэропорта Пари-ле-Бурже их везли в большом автобусе, кабина шофера была увешана всевозможными вымпелами. Чижиков сидел у окна и не отрываясь смотрел на дома, вывески, людей, витрины — все удивляло, все поражало, радовало, наполняло душу непонятным возвышенным волнением. Париж! Вот он какой — Париж! А люди ходят просто, обыкновенно, а ведь это — Париж!
В гостинице переводчица спросила:
— Кто есть супружеские пары?
— Мы — вот, — сказал Чижиков, кивнув на Нототению. — Но у нас разные фамилии.
— Это ничего, — улыбнулась переводчица. — У нас не так, как у вас, у нас на этот счет демократично. — И поспешно добавила: — В Америке тоже ханжи, я знаю случай с вашим Максимом Горьким.
Переводчица — француженка, но у нее бабушка русская. При знакомстве она пошутила:
— У меня вообще создается впечатление, что редкий француз не имеет примеси русской крови — то бабушка, то прадедушка, то прапра… Даже Жорж Сименон говорит, что его фамилия образована от фамилии русского солдата Семенова, попавшего в плен к французам. Но это лирическое отступление. Больше нет женатиков? Хорошо. Вот вам ключи от номеров.
Чижикову — как руководителю и Нототении — как его супруге и дочери известного писателя отвели люкс. Вошли они в этот люкс и обомлели. Поражала каждая мелочь — все продумано, все для удобства, все красиво. Особенно поразили ванная и туалет. Столько полотенец, столько салфеток, шампуней, брусочков мыла — что и не знаешь, зачем столько и как всем этим пользоваться! Да все в ярких упаковках, да все так пахуче! Да на всем лежат бумажные ленты с напечатанным красивой латиницей словом: «Désinfection». Особенно поразил туалет — все блестит чистотой и стоит запах такой дурманящий, такой пьянящий, что тело невольно наполняется непонятным чувством томительного вожделения.
А ведь это был далеко не первоклассный отель, не те шикарные, в которых поселяются американские толстосумы, — это была старенькая и дешевенькая гостиница на узкой улочке почти в центре Парижа.
— Ты знаешь, Нота, я начинаю понимать нашего Философа! Он очень любит описывать заграничные туалеты, у него почти все романы пропахли вот этим запахом. — Чижиков повел носом. — Чуешь? Вот это заграница! Вот это Европа! Ах, Нота, Нота, как я тебя люблю! Я вполне счастлив! А ты?
— Юрочка, о чем речь! — томно сказала она и пошла босиком по мягкому ковру в спальню. — Иди сюда! Посмотри постель — боязно прикоснуться: белизна, чистота, вспушено все — никогда не представляла себя в такой роскоши! Куда там моя «Сказка» — день и ночь! — И она упала поперек двух кроватей, утонув в перинах. — Догоняй, Юра…
Юра был уже на старте и поэтому быстро догнал Нототению, и было им обоим очень хорошо.
На другой день их повезли в пригород, рабочий городок, управляемый коммунистами и по существу построенный ими. Чижикову городок не понравился: какая-то архитектура несуразная: неуютная, некрасивая, как не для жилья. Да и «заграничного» здесь мало — кроме французских вывесок на лавках, совсем не то что на парижских бульварах, через которые они проезжали.
На обратном пути автобус проходил через площадь Пляс-Пигаль. Все оживились, заоглядывались, заулыбались таинственно, плотоядно, будто каждого из них уже щекотал легким перышком из своего крылышка недремлющий амур.
— Пляс-Пигаль!.. Пляс-Пигаль!.. — гомонили все, хотя что это такое, никто из них толком не знал. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то читал, кто-то видел в каком-то иностранном журнале большую цветную фотографию обнаженной девицы…