За десять лет до этой поездки в Карпаты — я уже писала об этом — мы с моей подругой «малюткой Олечкой» в лагере рассказывали друг другу о нашей прежней дотюремной жизни. Олечка описывала этот самый город Ивано-Франковск — она из него родом, его улицы, переулки и дом, в котором она жила. И вот, через десять лет по ее рассказам я все это нашла. Нашла и дом, и квартиру, позвонила в дверь и мне открыла моя «малютка» в кухонном фартуке и с ручками, замазанными тестом. Из Сибири к родителям она вернулась с мужем; у них уже было трое сыновей. Ее муж был хорошим художником, а «малютка» работала заведующей постановочной частью в Ивано-Франковском драматическом театре. Наша дружба восстановилась с первой минуты и к ней прибавились Василий, Олин муж, и их сыновья, которые теперь стали друзьями моих братьев. Как прорастает трава на вытоптанной земле, так и в моей душе прорастало что-то, растоптанное горем, как будто этому помогли зеленые Карпаты.
В 1962 году умерла мама, Юлия Гавриловна Бружес (в девичестве Никитина). И через год после ее смерти я познакомилась с женщиной, которая была рядом с папой много лет, о чем никто из нас не знал. И папа, и Евгения Васильевна, которая была только на четыре года старше меня, были людьми такого благородства, что ни единой минуты маминой жизни не омрачили. Я познакомилась тогда с моим сводным братиком Андреем, которому было тринадцать лет. С той минуты мы с ним подружились и, наверное, уже навсегда. А через Андрея появился Валера — его друг, мой названый брат.
Папа долго оставался для меня загадкой. Атеист. Но человека более христианского поведения я, пожалуй, не встречала. Несмотря ни на что, он не оставил маму. Они прожили больше пятидесяти лет, и мама спокойно умерла на его руках.
Папа долгие годы работал в Институте научной информации начальником отдела биологии. Каким блистательным он был заведующим, поняли только тогда, когда его не стало. А работал папа, пока мог, до восьмидесяти двух лет. В это время у него началась болезнь Паркинсона, от которой он и умер в восемьдесят четыре года.
Его способность и потребность делать добро были поразительными. Вот, например, папино воскресное времяпрепровождение. Он ходил по книжным магазинам. Во всех этих магазинах для него были отложены самые лучшие книги, и там же Александра Петровича ждали со всеми болезнями и жалобами на недуги, со всеми несчастьями и семейными неполадками, ждали, как самого родного и близкого человека, с которым можно поговорить обо всем. Потом мы узнали, что у него было прозвище Дориан Грей.
Папа был удивительно красив и до своей болезни совершенно не старел. Нас с ним при разнице в 28 лет принимали за брата и сестру. Через всю советскую жуть (а он был вполне лоялен к советской власти, по поводу чего мы страшно ругались) папа пронес осанку, манеры, язык господина. Поразительно, что он уцелел! Может быть, его спасло то, что в доме у родителей почти никто не бывал.
Мне кажется, отчасти я разгадала тайну таких людей, как папа: они сформировались на основе христианских принципов. Отсюда их поведение. Атеизм же их был чисто рассудочным. Кроме того, у меня есть еще такое соображение: я уверена, что многие люди живут не одну жизнь, в том числе и я. Есть вещи, иногда очень страшные, понимание которых из моей теперешней жизни никак не вытекает. И вот я думаю, что таких людей, как папа, проживших не одну жизнь, Господь, видя, что они поднялись до очень высокого уровня, в каком-то из последних воплощений лишает веры в Себя, чтобы посмотреть, как они станут себя вести, лишенные страха Божьего, предоставленные самим себе. Это как бы последнее испытание (я знала еще таких людей). И папа уже настолько сложился как человек, что и без Бога вел себя так, как иные верующие не могут.
Папа умер, слава Богу, на руках Евгении Васильевны, потому что большей заботы, преданности и представить себе нельзя. Я рисовала скончавшегося Даниила, рисовала маму после смерти, рисовала скончавшегося Женю. А папу не посмела. Он был красив и в жизни. Но то, каким красивым он лежал в гробу, у меня рука не поднялась рисовать. Это было светлое лицо средневекового рыцаря.
Я мало говорила о маме. Когда она умерла, я была в Воркуте и приехала, получив телеграмму, уже к гробу. Ей было 76 лет, а лежала девочка, немного обиженная и немного удивленная. Папа был растерян совершенно — несмотря на давнюю, очень тяжелую, болезнь она скончалась мгновенно и неожиданно, хлопоча для него по хозяйству. Соседки, «бабки», завязали ей головку платком. Этот платок я тут же сняла и положила цветы. Дальше все было трудно, пока Евгения Васильевна, мать моего сводного брата Андрея, не взяла, без всяких слов, папину жизнь в свои руки и не сделала конец его жизни совсем спокойным и ясным.