Добежал до условленного места — там было пусто. Вокруг — никаких следов присутствия моих спутников. Я снова отправился в путь, все время окликая их. Ответа не было. Сумерки в этих краях длинные. Еще можно было продолжать путешествие, но все же я, опасаясь надвигавшейся темноты, ускорил шаг. Я шел и кричал во все горло — мне отвечало лишь эхо. Прошел еще одну милю. Терпение мое лопалось, от негодования и ярости я уже собирался расположиться в одиночестве на ночлег, как вдруг далеко-далеко раздался ответный крик.
Я встретил помощника с лошадью и Мюлаха в самой чащобе, далеко в стороне от дороги. Лагеря не было и в помине, никто меня не ждал. Они вслепую продирались сквозь джунгли, объятые мраком. Немец, как безумный, рубил сучья, влезал на деревья, бежал, падал, поднимался и снова тащился вперед. Бедная лошадь спотыкалась в темноте о стволы деревьев, оступалась. Казалось, они спасаются бегством.
— Что случилось? — заорал я, налетев на них.
Мюлах остановился.
— Где Хуан? — спросил он запальчиво.
Я готов был убить его.
Казалось, Мюлах совсем сошел с ума. Страшась ли темноты или обезумев от усталости, он летел вперед в дикой надежде попасть этой же ночью домой. Он и не подумал о том, что оставляет нас с Хуаном без еды, что путь далек, ночь темна и лес непроходим, что лошадь не сможет в темноте пробраться через чащу.
— Что делать? — тревожно вопрошал он.
Я сказал, что надо устроить привал. Но для этого нужно было достать воды.
Мы вновь устремились вниз по склону. Мюлах прокладывал путь и дико кричал — звал Хуана. В темной болотистой прогалине сверкнуло озеро, и мы разбили лагерь в близлежащем лесу.
Вилли был возмущен до крайности. Мы принялись с ним за работу, и скоро лагерь был готов. Разожгли большой костер — для тепла и маленький — вскипятить чайник. Принесли воды, нарезали ветвей для постели и сделали шалаш, чтобы укрыться от ветра. Мюлах! Не знаю, чем он занимался в это время. Увидев, как он пытается раскинуть палатку на бревнах и кустарнике, я сжалился над ним и выбрал для палатки более подходящее место. Пришел Хуан. Нет слов, чтобы описать пространный и праздный разговор, начавшийся между хозяином и его работником.
— Прежде всего, — сказал Мюлах, — переоденем носки.
Что они и сделали, рассевшись перед большим костром, который я для них разложил. Они были как дети, не способные рассчитывать заранее, не приученные к порядку.
— Сейчас вы увидите, — возгласил Мюлах, — разницу между южноамериканским и североамериканским способами приготовления пищи. Вам нужен горшок, а нам он ни к чему.
Тем временем закипел наш суп. Когда я налил им, мясо еще даже не было нарезано.
— Мясо вечером будем есть или оставим на завтрак? — беспечно спросил Мюлах. — Это баранья нога.
— Вечером, — ответил я.
После супа наступило долгое ожидание. Мюлах и Хуан сказали, что нм не хочется есть, и убрали почти весь наш небольшой запас хлеба. Пришлось варить кофе. И может быть, лишь полчаса спустя баранину по-южноамерикански сняли с огня и воткнули длинный вертел в землю между нами. Мясо было превосходное!
Стали укладываться спать. С лошади сняли тюки. Из них достали два пончо[26]: парусиновый и из плотной домотканой шерсти, а также большое покрывало из шкур гуанако.
Все это вместе с овчинами, взятыми из-под седла, Хуан унес в палатку и сделал из них постель. Онемев от изумления, мы смотрели во все глаза. Но когда Мюлах, юркнув в палатку, жизнерадостно сказал: «Спокойной ночи! Здесь есть еще одно место, если хотите, располагайтесь», нам стало трудно дышать от невысказанных слов. Через несколько минут, улегшись на земле возле костра, мы услышали хорошо знакомый мелодичный храп нашего хозяина.
Одну неприятную ночь перенести нетрудно. Мы не взяли пальто, покрыться было нечем, а холод стоял леденящий. Мы немного посмеялись над нелепостью создавшегося положения. Помощник урывками спал. Я поддерживал огонь, радуясь, что для этого нужно было рыскать окрест в поисках топлива — на ходу хоть не замерзнешь, — разжигал яркий огонь и при его свете ходил по лесу, подтаскивая к костру поваленные деревья и вырванные корневища. Перед самым рассветом и я немного поспал.