— Когда-нибудь, — сказал я за завтраком, — вы приедете в Северную Америку навестить нас. Тогда вы узнаете, что такое настоящий американский кемпинг[27].
И я рассказал, как однажды мне пришлось спать на льду почти голым.
А потом, не раз попрощавшись и выразив пожелание встретиться когда-нибудь еще, мы расстались с этим добрым, непосредственным, великодушным человеком.
Настало новолуние. В том, что это означает перемену ветра, согласны между собой все бюро прогнозов, календари, старые моряки, искушенные в капризах погоды проводники и охотники. Этого требуют рассудок, приличия и всеобщий закон перемены. Наша вера в это была порождена глубоким и жгучим желанием.
Итак, вечером, когда на все сущее сошел долгожданный мрак, мы привели бот в порядок и улеглись спать пораньше, чтобы отплыть на рассвете.
А на рассвете не было ни малейшего ветерка. Однако в самом этом безветрии мы увидели предзнаменование перемены. Мы сошли на берег и вытащили якоря, спрятанные между корнями деревьев, ослабили кормовые концы, потом спустились в каюту, позавтракали и стали ждать. И вот поднялся еле заметный ветерок. Он был слаб, но порывист и чуть-чуть взволновал поверхность моря. Это был западный ветер. К десяти часам тучи затянули небо и все тот же западный ветер завыл, словно законы природы и наши надежды лишь подстегивали его ярость.
И опять потянулись дни ожидания. Ветер забавлялся стоящей на якоре «Кэтлин», как игрушкой. Прилив и речное течение образовали воронку вокруг бота. Даже в этом защищенном со всех сторон месте нас сильно качала мертвая зыбь. Мы не могли сниматься.
Снаружи было сыро и ветрено, да и в каюте вряд ли уютнее и теплее. Правда, иногда на час или четверть часа становилось так тепло и хорошо, что, казалось, будто опять наступило лето. Тогда овцы покидали свои лесные загоны и уводили маленьких ягнят порезвиться на широкие равнинные пастбища. Но немного спустя небо опять хмурилось, солнце скрывалось, со штормовым ветром вновь прилетала зима и укрывала снегом горы и долы.
В дни невольного заключения на нашей стоянке на реке Асопардо, когда границами мира были стены каюты, а самыми яркими событиями — выпечка хлеба и мытье посуды, дневник мой рассказывал не столько о действиях, сколько о жизни душевной.
«Сегодня третье ноября, — читаю я, — почти полнолуние, начинается прилив. Барометр показывает двадцать девять[28]. Западный ветер все с той же необузданной силой, со свистом и воем свирепствует на стоянке. Поднимающаяся вода зловеще булькает, просачиваясь в трюм; волны с силой ударяют о борта бота и яростно обдают нас брызгами. Скрипит трос. Судно сильно качает, оно все содрогается, когда налетает шквальный ветер. Мне уже нет охоты предаваться грезам. Я ложусь в постель».
Но нелегко уснуть в ночь, подобную той, которую я запечатлел в своем дневнике. Я опять вспоминаю о ней уже по истечении известного времени. Вот я лежу в постели, прислушиваясь к бесчисленным звукам ночи. Непосредственная близость к тонкому борту суденышка позволяет мне всем существом почувствовать, как оно дрожит под неистовым напором моря и ветра. Казалось, о сне и думать не приходится, и вдруг я уснул. Сон перенес меня в воображаемый мир, трагический и полный опасностей, более страшный и столь же во всех отношениях реальный, как и ужасная действительность. Во сне я совсем не помнил о событиях дня, но проснулся с гнетущим воспоминанием о таких страшных испытаниях, с таким ощущением неисполнившихся желаний, что весь день находился под впечатлением ночных страхов. У человека есть две жизни — дневная и ночная. Последняя имеет над ним большую власть.
Если бы я жил во времена раннего христианства, то богобоязненно считал бы эти ночные страхи дьявольским наваждением. Но, будучи жаждущим счастья язычником, я решил, что это душа предупреждает человека: хочешь жить в мире с самим собой, не предавай дружбы, любви и надежды.
Наконец настал пасмурный тихий день. Он предвещал перемену погоды. И вот около полудня тишина разрешилась — мы не верили своему счастью — легким восточным ветром. Поспешно подняв якоря и отдавшись быстрому речному течению, вышли через узкий канал в залив. На мгновение мы вспомнили об оставляемых на суше друзьях. «Прощайте, — кричали наши сердца. — Мы плывем на запад!»
Прошел час. Волнение стихло. Залив стал гладок, как зеркало. В нем отражались горы. Воздух был недвижен. Паруса повисли, как тряпки. Так продолжалось несколько часов. Мы дрейфовали, не в силах превозмочь прилив. Наконец подул ветер. Там, где он пролетал, далеко на запад побежала по воде темная дорожка. Начинался шторм. Небо почернело, когда мы достигли бухты Джексон и стали на якорь у ее северного берега.