И снова почти нестихавший штормовой ветер держал нас на якоре несколько дней. Как-то раз, усмотрев во временном затишье признак перемены погоды, мы подняли парус и вышли из бухты. Свинцовое небо, бледно-желтое. на западе, низко нависло над головой. Барометр упал. Стало темно, почти как ночью. Нас охватило внезапное предчувствие беды, и мы опять направились в бухту. Неистовый шквал гнался за нами по пятам, но мы уже отдавали якорь.
Хотя большую часть нашего вынужденного досуга мы провели в походах по окрестностям, любуясь величием высоких гор и зеленым сумраком рощ, бездействие раздражало. Горы уже не казались нам величественными, а пустынный край потерял свое очарование. Нас бесил неутихающий ветер. Он дул со все нарастающей силой на всем протяжении залива Альмирантасго, тянувшегося длинным коридором между стенами гор и скал. И если вверху ветер менял направление, то в фиорде, встречая сопротивление гор, он как бы устремлялся по одному руслу. Дул он порывами: мгновения почти полного затишья сменялись шквалами удесятеренной силы[29].
К тому же у нашего судна обнаружились кое-какие недостатки. Его сильно сносило под ветер, и оно было неповоротливо. Мы нередко с разочарованием видели, что по время задержек теряли то, чего достигали за полчаса плавания. Приливы были стремительными. Они не могли существенно помочь нам, когда дул сильный ветер, а когда было тихо, мешали плыть.
Мой дневник хранит впечатления тех дней, которые мы провели в ожидании.
«Седьмое ноября. Начал писать поздно ночью. Уже два часа мы сидим в темной каюте. Сквозь решетку поблескивает огонь, распространяя по каюте слабое тепло. Завывая и креня судно на бок, налетает шквальный ветер, затем на несколько минут совершенно стихает. Бот тихо покачивается, волны ласково журчат за бортом, громко тикают часы. Больше не слышно ни единого звука. Затем опять где-то далеко-далеко начинают шуметь леса на склоне горы, шум приближается, становится все громче. Внезапно журчание воды и тиканье часов, звучавшие так громко, тонут в диком реве налетающего ветра».
Каждый вечер мы молча сумерничаем. Я часто играю на флейте, закрыв глаза, чтобы тьма казалась еще чернее. Мой спутник сидит, подперев голову руками. В эти тихие часы на нас нисходит мудрое познание самых глубоких человеческих потребностей.
Усталость уничтожает очарование путешествия. Мы ощущаем одиночество, у нас такое чувство, словно мы лишились всего, что придает жизни смысл. Движимые мучительной спецификой наших желаний, мы так далеко заехали, столько утратили, что начинаем понимать, какой из многочисленных и обильных даров жизни лучше всех. Но мы молчим об этом — так интимно и сокровенно это желание. И когда наконец внезапно в ночной темноте я спрашиваю своего спутника, чего он хочет больше всего на свете, он от неожиданности вздрагивает и, словно возвращаясь издалека, уклончиво отвечает:
— Попутного ветра, пройти через пролив Габриель.
Однако всему наступает конец.
— Помощник, — сказал я однажды тоскливым вечером, когда мы спустились в каюту. — Я хочу начать новую главу. Отплываем завтра во что бы то ни стало.
ГЛАВА XIII
«НОВАЯ ГЛАВА»
УТРО было хмурое. Дул легкий изменчивый западный ветер. Барометр показывал нормальное давление — около 29.07. Однако я считал, что эти спокойные симптомы еще ни о чем не говорят в условиях, когда погода постепенно меняется.
— Пожалуй, надо взять рифы, — предложил я нерешительно.
— Ни за что! — вскричал помощник. — Возьмем, когда нужно будет.
Так с незарифленным парусом мы и продолжали идти, потому что с самого начала положили слушаться наименее осторожного.
Помощник был храбрее, но это слепая храбрость. Я никогда не встречал человека более беспечного, безрассудного и упрямого. Он обладал просто каким-то даром упрямства, от которого его не могли излечить никакие испытания.
Он забывал, что было вчера. Его нисколько не трогало, что будет завтра. Воображение его спало. Он никогда не сомневался в истинности и непреложности усвоенных им практических навыков. А то, что его познания в искусстве мореплавания были приобретены во время службы на больших судах, в открытом море, заставляло его недооценивать характер ограниченных вод и небольших судов, а также советы людей, умеющих с ними обращаться. И на море, и в жизни он руководствовался правилом, которое на старом морском жаргоне звучало как «жми». И если когда-нибудь, мчась на всех парусах в море или на суше, он не пойдет ко дну, значит, безрассудство пользуется особым покровительством провидения.
29
Вот что писал 2 июля 1883 года Уиллис, капитан миссионерской шхуны «Аллен Гардинер», о плавании из Ушуаи до Пунта-Аренаса (протяженность — двести восемьдесят миль), длившемся сто десять дней:
«30-го задул с юга штормовой ветер, перешедший потом на северный. Мы стали на якорь при слабеющем и вплоть до темноты менявшем направление ветре, а утром подняли паруса. Теперь совсем заштилело, и мы беспомощно дрейфуем снова назад…».
Беру на себя смелость сказать, что такое безветрие, обрекавшее нас почти на полную неподвижность, нередко сопутствует судну на всем переходе до мыса Санди-Пойнт и заставляет становиться на якорь каждую ночь. Обычно после затишья погода настолько портится, что сняться с якоря почти невозможно и опасно, а о том, чтобы двинуться в путь ночью, нечего и говорить. Теперь, на двадцать шестой день плавания, мы находимся в ста десяти милях от Ушуаи.
Если бы шторм застал нас ночью, мы определенно погибли бы, так как стояла кромешная тьма и очень мало можно было нести парусов, часто спуская их на пять — десять минут.
Компас, лот и лаг в узкостях бесполезны. Если судно в таких местах начнет дрейфовать, весьма вероятно, что оно может разбиться, ударившись о берег, либо его снесет к подветренному берегу. Моряки всех стран знают это место как одно из самых опасных на Земле. —