Однажды, уже давно, я сказал ему: главное не в том, чтобы поднять парус, а чтобы дойти.
Пришлось махнуть рукой и отступиться: в конце концов мы ведь пустились на поиски приключений.
Целый час мы пытались выйти из бухты. Выход был узкий, и, кроме того, мешало скопление мелких островков. За это время бриз утих и небо зловеще омрачилось. Затем ветер опять посвежел, море от его прикосновения потемнело. В одну минуту взыграли волны, показались барашки, брызги обдавали нас с ног до головы. Барометр упал до 28.80.
Северное побережье залива Альмирантасго представляет собой грандиозную цепь скал. Меж их высокими, похожими на башни вершинами повисли ледники. Тающие снега обрушиваются с высоты тысяча футов каскадами и потоками воды. Наше суденышко казалось ничтожной скорлупкой у подножия этих великанов.
Ветер крепчал, и мы устремились под защиту острова Трес-Моготес, лежавшего в нескольких милях дальше, с наветренной стороны. Все паруса, кроме кливера, были по-прежнему подняты, и шквальный ветер заставлял соблюдать особую осторожность и зорко следить за ходом судна.
Мы прошли мимо острова длинным галсом на юг. Следующий галс должен был вывести нас к подветренной стороне острова. Небо с противоположного края почернело от бесформенных, низко нависших туч. Порывы ветра становились все сильнее, бот то и дело зарывался носом в волны. После того как мы в последний раз изменили курс, я оставил румпель и пошел вниз готовить ужин.
В следующий момент что-то произошло. Мне показалось, что ветер с ревом и воем обрушился всей своей мощью на бот. Нас сбило с ног. Я отлетел в угол, а все, что было в каюте, — стол, табуретки, консервные банки, часы, дымящийся ужин, — обрушилось на меня. Каким-то образом из этого низвергающегося хаоса вещей я успел выхватить то, что грозило самым большим беспорядком, — миску с кислым тестом и держал ее перед собой. Слава богу! Тесто не вылилось. Казалось, «Кэтлин» целую вечность лежит, сильно накренившись на один борт. Затем постепенно она приняла обычное положение.
Под завывание ветра мы спустили грот, взяли на нем два рифа и поползли к берегу. Волны смыли с палубы все, что не было привязано.
— Хороший бот, — сказал помощник, — иначе бы ему пришел конец.
Немного позже, когда мы стали на якорь у острова, я спросил помощника с притворной наивностью:
— Что надо делать, если ты на руле и налетает шквал?
— Спускаться по ветру, — ответил помощник.
Когда вот теперь я, здравый и невредимый, сижу на суше в безопасности среди холмов Вермонта и записываю ответ помощника, я твердо убежден, что дураков охраняет провидение.
Как только мы стали на якорь, я отправился на берег и порадовался, чувствуя под ногами твердую почву.
Пройдя по гладкой гальке, я вступил в рощу, окаймлявшую берег. Здесь росли огромные деревья канело. Кора их розоватого цвета, гладкая, как у березы. Листья напоминают лавровые, только еще глянцевитее и ярче. На ветвях канело порхали похожие на малиновок жирные птицы; грудки у них светло-оливкового цвета, спинки серо-зеленые, а лапки и клювы ярко-оранжевые.
У меня было в обычае на каждой стоянке сходить на берег с красками и холстом и, насколько позволяли время и погода, делать беглые зарисовки. Ветер и внезапные ливни часто заставляли прятаться в наскоро сооруженное убежище, где я либо пережидал непогоду, либо оставлял свои рисовальные принадлежности до следующего раза. На другой день после прибытия на остров Трес-Моготес я, захватив краски и большой кусок холста, пошел в северо-западном направлении. Над заливом возвышалась величественная громада северного берега. День был серый, промозглый. На черном фоне гор серебром сверкали каскады воды, низвергавшейся с покрытых ледниками круч. Я растянул холст, укрепив его обломками дерева, но едва принялся за работу, как хлынул проливной дождь. Пришлось мчаться с холстом под уступ скалы. Быстро соорудил из картины крышу и, скорчившись, лег на камни. Дождь стучал по холсту, словно бил в литавры. Было сыро и холодно, но, устроившись поудобнее, я заснул.