Между тем за маленьким лесистым островком на западном берегу показались строения. Мы изменили наш курс на несколько румбов ближе к ветру, идя под стакселем, — этого было достаточно. Приблизившись к берегу, поняли, что означает дым над морем: с гор налетел яростный шквальный ветер и поднял фонтан мелких брызг, оседавших на нас облаками водяной пыли.
Земля близко. Однако на неудобном для стоянки берегу не видно ни одной подходящей бухты. С наветренной стороны на мертвых якорях качаются две лодки. Окутанные брызгами, мы мчимся к берегу над струящимися водорослями. Хлопает парус, бот плавно скользит. Звон якорной цепи, бросаемой в воду, ее вибрирующее трение, затем тишина — мы стали на якорь. Смотрим друг на друга и смеемся. А лес над нами кивает верхушками и шумит.
Убираем паруса, приводим в порядок палубу и смотрим, как в заливе бушует шторм. Через несколько минут там кружит бешеный водоворот.
ГЛАВА XIV
ДВА ДЖЕНТЛЬМЕНА
СТОЯЛИ МЫ приблизительно в пятидесяти ярдах от берега. Непосредственно над границей прилива расположилось длинное, похожее на сарай здание лесопильни. Напротив нее — маленькое строение, где, как мы потом узнали, находились контора и квартира управляющего. На заднем плане, представляя нечто вроде третьей стороны открытого, смотрящего на залив квадрата, тянулось длинное низкое здание, в котором жили рабочие. Из-под навеса у лесопильни выглядывал человек. Хотя мы приветствовали его со всей вежливостью, на которую были способны, он и головой в ответ не кивнул, а продолжал флегматично наблюдать за нами. Не очень-то это приятно, когда на тебя глазеют, да еще флегматично. Мы пробормотали нечто себе под нос по адресу этого нелюбезного парня.
Но представьте себе наш восторг, когда, подойдя на тузике к берегу, мы увидели, что парень стоит у самой кромки воды и в высшей степени доброжелательно улыбается. Он вошел в полосу прибоя, ухватился за тузик и помог нам вытащить его на берег.
— Добро пожаловать, — сказал он, пожимая нам руки и приглашая войти в дом обогреться. Здесь, в барачной кухне, где сразу же появился еще один человек, мы вкусили гостеприимство, которым пользовались затем несколько недель. Здесь началась незабываемая дружба.
Эти два пильщика чилийца — дон Антонио и Кудрявчик (его настоящего имени мы так и не узнали) — доказали нам, что джентльмены в романтическом смысле слова, то есть «те, кто обладает хорошими манерами, добрым сердцем, истинной добродетелью и чувством чести», водятся и вне пределов просвещения и традиций культуры. Они мало что знали о широком мире, они были невежественны, неграмотны и суеверны. Но даже их религиозные предрассудки отличались терпимостью.
— Однажды темным вечером, — рассказывал мне дон Антонио, — когда поднялся сильнейший ветер, пришел дьявол, завел лесопилку и распилил несколько бревен. Утром мы нашли свежераспиленные доски.
— Аккуратно распилил? — поинтересовался я.
— Отменно поработал, — ответил дон Антонио. Он не был ханжой.
Больше всего, пожалуй, меня трогало их уважение к моему ремеслу. Они деликатно покидали меня, хотя никто не внушал им, что я имею право на уединение. Только художник может понять, какую благодарность я испытывал по отношению к ним: они предоставляли меня самому себе.
Нельзя сказать, что мы поселились на лесопильне. Жили мы на судне и пребывали в постоянной готовности мгновенно сняться, если ветер станет попутным. Однако днем барак был нашим генеральным штабом. Мы и чилийцы, единственные обитатели этого места, постоянно обменивались любезностями, но при этом наши отношения имели некоторый оттенок официальной вежливости.
Единственным предметом роскоши, которым владел помощник, был дешевый портативный патефон со сломанной пружиной и тремя треснувшими пластинками. Починить их было нельзя, но я склепал концы пружины и, так как у нас с собой не было патефонных иголок, а только две швейные, сделал иглы из гвоздей. Теперь патефон был способен издавать приятное, отрывистое, но, честно говоря, ужасное подобие музыки. Мы часто носили на берег и мою серебряную флейту.
По вечерам я немного играл на флейте, а все вокруг сидели, вежливо слушая. Я играл задумчивые сонаты Бетховена, «Сурок» и другие избранные классические произведения, которые могли осилить мои потерявшие гибкость пальцы.