Вовсе не сознательный выбор заставляет людей менять удобства и безопасность на рискованные приключения или невзгоды одиночества. Скорее всего, это действует импульс более глубокий и сильный, чем сознание и разум. Его можно сравнить разве с волей, укрепляющей себя для достижения высокой цели. Человек ищет невзгод и опасностей, напоминающих о трудных путях, по которым устремляется душа в поисках добродетели, — в этом скрывается та истина, что природа — праматерь нашей морали.
Итак, я сидел однажды в полдень на холме и глядел на окружающие меня красоты, затянутые мелкой сеткой дождя. Я видел равнину, пересеченную беловатыми, как молоко, ледниковыми реками, островки рощ и пятна лугов, леса, темную зелень, одевающую горные склоны, горы пониже и высокие горы, красные от распускающегося вереска, сверкающие снегом вершины и долину, которая постоянно казалась мне прямой дорогой в землю обетованную. И вот, когда я смотрел туда, где зеленое, слегка подымающееся русло долины исчезало в таинственной дымке, произошло нечто странное. Зеленый туман дождя перемешался с золотым светом, и в широкой прогалине, к которой был прикован мой взгляд, замерцала бледная радуга. Это длилось одно мгновение. Затем туман рассеялся, и солнечный свет затопил все вокруг. Был ноябрь, день двадцать четвертый.
Под этой датой в моем дневнике записано: «После долго тянувшихся сумерек наконец совсем стемнело, огни в бараке и на «Кэтлин» погасли. Я сижу в пустой комнате с бревенчатыми стенами, расположенной в одном из флигелей лесопилки, у окна, выходящего в море. По стеклу барабанит дождь. Над заливом бушует шквальный ветер, у берега ревет прибой. Через щели переплета поддувает ветерок, он колеблет пламя свечи. Ветер неизменно дует с северо-запада. Мы простились с надеждой отплыть на запад или юг. Мы ни за что не сможем пройти через залив Альмирантасго и пролив Габриель. С этим трудно смириться.
И все-таки мы отправимся на юг — пешком, послезавтра, через долину, выходящую к Баия-Бланке».
В дорожных сборах на загородный пикник или в многомесячное путешествие есть что-то чарующее. В этот раз некоторые трудности нашего предприятия, так же как и вопрос о продолжительности экспедиции, заставляли довольно-таки напряженно думать — и это тоже было приятно, — как сделать ношу легкой и в то же время содержащей все необходимое. Эта проблема усугублялась к тому же нашей бедностью. Мы должны были идти в город Ушуаю, где, безусловно, можно достать еду и купить припасы. Но у нас не было на это денег. И хотя мы надеялись, что кто-нибудь по дружбе на несколько дней возьмет нас на содержание, нечего было и думать занять денег в долг. Но мы должны добраться до мыса Горн и все это время, не говоря уже о дальнейшем, как-то просуществовать.
Громоздкие принадлежности моей неудобной в путешествиях профессии, включая фотоаппараты, были гораздо более тяжким грузом, чем даже съестные припасы. Достаточно было бы одного «кодака», но мне не удалось как следует починить поврежденный затвор, и аппарат хорошо действовал только при коротких выдержках. Поэтому я должен был взять увесистый «графлекс». А была еще флейта. Право, не знаю, почему я возил ее с собой, ведь я не притрагивался к флейте иногда по нескольку дней. Но рано или поздно приходил час, когда флейта становилась более необходимой, чем все полезные вещи на свете.
После долгих и упорных размышлений я начал собирать снаряжение. Вещи вытаскивали на палубу, я их вычеркивал из списка, помощник складывал в ящик и сносил на берег в любезно предоставленную нам комнату в доме управляющего. После этого я сошел на берег и все проверил по списку. Вот тогда и случилось одно плачевное происшествие, о котором даже теперь мне стыдно вспоминать.
— А где револьвер? — спросил я помощника, тщательно осмотрев снаряжение.
— Я его положил на стол, — отвечал помощник.
Вдвоем еще раз осмотрели вещи — револьвера не было. Хотя мы оба помнили, что отнесли его на берег, я снова поднялся на борт и стал искать револьвер. Мы обыскали тропинку на берегу, тузик — и все напрасно.
А помощник все твердил, что положил его на стол. Сомневаться не приходилось. С гнусным подозрением я направился к дону Антонио и рассказал о случившемся. Он мне не поверил до тех пор, пока собственноручно не осмотрел все наши пожитки.
— Он очень честный человек, — сказал дон Антонио о Кудрявчике и в крайнем недоумении пошел с ним поговорить.