Налетает шквал. Его свирепый вой заставляет усомниться в надежности гранитной скалы. Проносятся косые белые полосы града, закрывая все вокруг. Теперь для нас весь мир сосредоточился в этом обломке метеора, заброшенном сюда из вселенной неведомой силой, в этой скале, к которой мы приникли.
И вдруг так же неожиданно, как налетел, шквал уносится дальше. Мы все на той же вершине горы, но успела наступить зима: солнце сияет на только что выпавшем снегу.
Устремляем взгляды на юг. Зубчатые горы острова Эрмите скрыты грозовыми тучами. Остров Холл почти не виден за густой завесой тумана, поднимающегося с юга.
— Смотри! — кричим мы друг другу.
Пелена тумана разрывается, и за темными, мрачными очертаниями островов Вулластон возникает раздвоенная вершина утеса, еле заметная, далекая. У ее подножия блестит белая пена — это остров Горн!
Мы видели его! И туман смыкается вновь.
ГЛАВА XXIII
КОНЕЦ РАДУГИ
БЕРТЕ в тяжелом похмелье лежал у себя в вигваме. Когда мы его навестили и спросили о том, какая будет, по его мнению, погода, оракул не задумываясь ответил: очень плохая. Так оно и оказалось. Было четырнадцатое января, канун последнего дня, когда мы могли пользоваться катером. Безумствовал ветер, лил дождь. Вокруг царило невообразимое уныние. Через решетчатый настил на палубе дождь проникал куда только можно. Мы решили искать убежища у новых знакомцев, и нам пришлось мириться с отвратительной обстановкой пьянства и подспудной вражды в этом доме. Поистине, хуже места нельзя было придумать. Если в тех краях, где мы путешествовали, владение какой-то собственностью, какие-то возможности и удобства порождают в людях естественное стремление жить еще лучше, то здесь, где ничего этого не было в помине, даже сама гниль дышала ненасытной алчностью.
Я стоял в дверях лачуги, глядя на то, что делалось снаружи, и заметил, как погода стала меняться к лучшему. Дождь уже перестал. Я вышел на самый край берега. Близился закат, от нависших туч было почти совсем темно. Но вот золотой луч пробился сквозь облака, и скоро там, на северо-востоке, куда я глядел, над морем засияла еле заметная радуга. Мне вспомнилась легенда о зарытой у конца радуги кубышке золота, и я подумал о той радуге, которая открыла нам путь на юг четыре месяца назад. Она словно повела нас вперед через горы, а теперь, все такая же недосягаемая, манила на север. У радуги нет конца, подумал я, глядя на нее. Она выступала на небе все ярче и четче, и ее края, пройдя горизонт, сходились в нижнем полукружии. Вот они уже на поверхности бухты и неуклонно движутся сквозь водяную пыль, поднятую ветром, — как судьба, идущая навстречу своему завершению. Пылающий круг смыкается… Господи! И я стою там, где сошлись два конца радуги.
Когда я стоял у самого вигвама, Берте, пошатываясь, вышел ко мне из своего вигвама. На мой тревожный вопрос, какая завтра будет погода, — от этого зависело, увидим ли мы мыс Горн, или рухнет наша последняя надежда, — Берте ответил с еще большей, чем обычно, небрежностью. Он не задумался ни на мгновение, ему раздумывать не приходилось: он все знал наперед.
— Завтра, — сказал он. — Не так плохо.
Мы отплыли, как только наступил рассвет. Берте и неустрашимый Васкес неожиданно появились на своей лодке и попросили нас провести их через пролив Вашингтон. Мы взяли их на борт, а лодку повели на буксире. В этом тесном проливе между островами Вулластон и островом Бейли море было спокойно. Здесь царила тишина, ее нарушал лишь мотор, да эхо, рождаемое его тарахтением, изо всех своих ничтожных сил старалось хоть на миг потревожить глубокий сон двух великанов.
С горных склонов у южного конца пролива на нас свирепо набросился пробудившийся ветер. Было заметно, что берег стал выше — значит, впереди близко открытое море. В проливе Франклин земля отступила далеко назад, и мы оказались опять в полной власти моря и ветра.
