Неподалеку от берега в маленькой бухте островов Вулластон мы остановились, чтобы высадить своих пассажиров. Здесь можно было без особого риска пройти в залив: ветер дул попутный. Но мужество изменило нашим пассажирам: они просто тряслись от страха.
— Ну же! — нетерпеливо кричали мы. — Слезайте!
Кое-как они забрались в лодку. У нас на борту оставались их ружья. Васкесу протянули ружье, и он вроде бы крепко схватил его дрожащими руками.
— Держишь? — спросили мы. — Все в порядке!
Ружье выскользнуло у него из рук и исчезло в морской пучине. Второе ружье мы бросили им прямо в лодку, велели отвязать веревку и пошли вперед, а они принялись судорожно грести к берегу.
А теперь — к мысу Горн!
Землю окутывал предрассветный сумрак — унылый сумрак, когда ни один малиновый луч солнца еще не пробивается через темный облачный покров. Высокие, как горы, черные, как ночь, вздымались вокруг волны; подымал их не ветер, а какая-то иная сила, таившаяся в них самих; от этого они казались еще более грозными. Наше суденышко плохо слушалось руля: неуклюжее и неповоротливое, оно не в силах было взбегать на гребни волн и покорно подставляло им свою палубу — вода захлестывала ее.
Троим в каюте было очень тесно. Я спустился вниз и пополз на четвереньках в сырой, дымной, удушливой темноте трюма к переднему люку. Если он заперт, соображал я, то мне уже не выбраться на воздух. Люк не был заперт. Я слегка нажал на него снизу — образовалась совсем узкая щель; теперь можно было дышать, но через мгновение морс ринулось на нас и целый поток воды прорвался в трюм.
Мы были уже почти посредине пролива Франклин. Неистовый ветер добавлял силы бушующему морю; нас безжалостно швыряло из стороны в сторону, и мы почти не продвигались. Помощник, держа румпель, с таким мучительным напряжением следил за морем, что на лице у него появилось выражение боли. Кристоферсон был невозмутим, как всегда, но уже не улыбался. Если мое лицо и выражало что-то, кроме притворного безразличия, то это была вера — вера не в бога, а в Кристоферсона и Оле Иттерока, помощника. Долгое время был слышен только бешеный рев мотора, моря и ветра, мы же не произнесли ни слова. Потом Кристоферсон заговорил с помощником по-шведски, и тот что-то ему ответил, не сводя глаз с моря. Кристоферсон обернулся ко мне.
— Я думаю, — сказал он спокойно, — нужно поворачивать обратно.
— Разве мы не доберемся до цели? — спросил я.
Взглянув на меня, помощник отрицательно покачал головой.
ТЕПЕРЬ, вспоминая, как в проливе Франклин мы достигли «самой южной точки» своего путешествия, я почему-то забываю, как мы мерзли, как нам было одиноко и тоскливо, с каким безнадежным отчаянием наша малочисленная команда вела утлое суденышко по угрюмому бескрайнему морю. Сейчас я преуменьшаю тогдашние опасности и терзаю себя упреками, что послушался остальных, легко отказавшись от последней попытки достичь цели, ради которой я прошел такой долгий путь. Но судьба в точно рассчитанный момент уготовила нам событие, которое должно было внушить мне с предельной ясностью, что продолжать путешествие, не обращая внимания на советы Кристоферсона, значило обречь себя на верную неудачу, а может быть, и гибель. Только мы успели вернуться под защиту островов в пролив Вашингтон, как у нас отказал мотор; мы бились с ним около пяти часов, пока он не заработал вновь. (Недавно я узнал из письма, что через два дня после нашего возвращения в Харбертон мотор умолк навсегда.)
Нужно было срочно возвратить катер Лундбергу, а мне вернуться в Пунта-Аренас. Я должен отправиться домой на пароходе «Толума». Билет уже куплен, пароход прибывал в Пунта-Аренас в конце января, и, так как перед отъездом предстояло многое сделать, мне хотелось там быть как можно раньше. На обратном пути я пытался обогнать время.
Починив мотор, мы направились в Харбертон — не тем безопасным путем, которым пришли, а морем, между островом Наварино и Ленокс. Нам повезло: за островами Вулластон нас встретила хорошая погода, и весь день мы неслись вперед, подгоняемые попутным ветром. Но даже под ясным небом эти унылые острова не захотели расставаться со своим одеянием из грозовых туч.
Пришли мы в Харбертон в тот же вечер. Как бы в награду за то, что мы отказались от попытки достичь мыса Горн, «Рио-Негро» прибыл на следующee же утро — наша жертва была принесена не зря.