В заключение Петерманн, подытоживая положение вещей, высказывается следующим образом: «Россия не будет, подобно Англии, шесть лет подряд обсуждать вопрос, исписывая полные чернильницы, чтобы в конце концов ничего не совершить!»
Иллюстрировать описание моей санной поездки по тундре может определение Тиндаля, высказанное им при виде «Моря льда»[74]: «Он производит впечатления моря, на котором бушевала со всех сторон буря и которое внезапно оцепенело в покое». Но какой контраст! Там глетчер Монбланской группы — какая величественная перспектива, какая живописная картина, напоминающая сценическую декорацию! После немногих часов спуска дорога приводит там к культурным городам. А здесь взгляд, если ему не препятствует туман, когда оказываешься как бы в сосуде с молоком, упирается в оцепеневшие валы в этой пустынной, наиболее отдаленной от цивилизованных стран области Старого Света.
Пятница 14 июня. Вчера после ужина я отправился на остров Наблюдений. Снег сильно пропитался водой, и я поэтому взял лыжи. Несколько дней назад я заметил, что мои ноги отекли. Если это симптом сердечного заболевания, то мое положение будет довольно-таки плачевным.
Неглубокий снег на острове почти совсем растаял. На оттаявшей тундре образовались лужи, и вода стекала по откосам в море. У берегов острова поверх льда стояла вода. Между торосами тонули даже горные лыжи, так что широкие клондайкские башмаки были как раз уместны.
Вечер на редкость великолепен. Тепло и безветренно. Яркое солнце, ясный прозрачный воздух. Множество пуночек оживляет остров; их подвижность и пение напоминает нашего жаворонка. Щебетание походит на начальные звуки пения жаворонка, а поднимаясь в воздух они также вздрагивают крылышками, но вскоре снова опускаются и обрывают свое пение. Хотя бурые пятна тундры с ее скудной растительностью слабо напоминают природу нашей родины, но тем не менее веселые движения пуночек вызывают радостное волнение и пробуждают в памяти светлые родные картины. В остальном тундра еще мало населена: я видел парочку чаек с темными крыльями, несколько камнешарок, слышал вдали исландского песочника, моего старого друга по острову Котельному. Видел еще парочку сивок (Charadrius morinellus), которые до сих пор не известны как перелетные птицы, и поэтому я застрелил одну из них. Когда вернулся «домой», я увидел верные признаки возвращения доктора — около нарты лежал олень, и с него сдирали шкуру. Доктор и гидрограф остались довольны своей поездкой. Невзирая на тяжелую дорогу, когда приходилось проваливаться в мокрый снег до пояса, они сделали 70 км. Собаки, управляемые Стрижевым, тащили легкую нарту настолько хорошо, что приходилось попеременно на нее садиться, чтобы замедлить бег собак и чтобы два других охотника могли поспевать за упряжкой. В первый день они дошли до залива у западной оконечности острова Таймыр. Этот залив следует рассматривать как гавань Актиния, но с уверенностью этого нельзя утверждать, так как гурия[75], построенного экспедицией на «Веге», найти не удалось, В следующий день они проехали вдоль южного берега острова Таймыра вплоть до сужения Таймырского пролива. Оказалось, что на карте Бове ошибочно указаны у западного берега острова Таймыра два маленьких островка (острова Говгарда), в действительности не существующие, и показан курс, который ведет прямо через сушу, т. е. через остров Боневи (!). Очертания южного побережья на карте вполне совпадают с действительностью. Там имеется также маленький островок близ узкой части пролива, перед четвертой бухтой Входного мыса. Здесь, на южном берегу острова Таймыр, доктор застрелил трех крупных оленей и видел на острове еще стадо из семи оленей. Склад был в полном порядке: ни сухари, ни рыба не были испорчены и не тронуты зверем.
Погода стояла благоприятная, но незадолго до разбивки палатки, когда доктор возвращался через пролив после охоты на оленей, разразился сильный ливень, и путники промокли до нитки. К утру их развешанная одежда высохла на ветру. Из животного мира видели много нерп, лежавших у своих лунок, а из перелетных птиц — первых казарок и морянок, множество чаек и куликов. Вчера в полдень путники свернули палатку и погрузили консервы со склада на сани, оставив 50 кг рыбы, в расчете, что за застреленными оленями придется нарту посылать еще раз. Около убитых оленей была целая стая чаек; после них из внутренностей ничего не осталось. Мягкие, хрящеватые рога были тоже съедены до основания, а самый лакомый для нас кусок — язык — совсем исчез.
Вчера вечером с привезенного оленя была снята шкура, под которой оказались личинки оленьего овода (Oestrus tarandi). Эти личинки свидетельствовали о том, что животное пришло с юга! Встреченные доктором стада состояли из старых оленей, между тем как зимой близ «Зари» наши охотники подстреливали годовалых и двухлетних оленей, а также самок с телятами. Отсюда доктор заключает, что здесь зимуют только молодые олени, а старые, очевидно, перекочевывают зимой на юг. К его мнению я полностью присоединяюсь.
Подвергнув меня сегодня утром тщательному медицинскому осмотру, доктор нашел, что тоны сердца и границы соответствуют у меня норме, а сильные отеки на ногах до колен являются следствием сердечной слабости, вызванной перенапряжением во время последнего тяжелого перехода. Он предписал мне несколько дней покоя и считает, что я смогу спокойно предпринять предусмотренную планом поездку, если отеки исчезнут без осложнений. Но как только отеки снова появятся в пути, я должен буду безусловно повернуть обратно, также при появлении трудно заживающих повреждений кожи и язвах. Сам доктор, невзирая на только что перенесенный суставной ревматизм, не щадит себя и ходил к заливу Актиния и к Таймырскому проливу.
Обдумав заключение доктора, я пришел к выводу, что ехать надо вчетвером — с каюрами Носовым и Железняковым, тем более что в лице Железнякова будем иметь хорошего стрелка и охотника, который обеспечит нас дичью лучше, чем я; работу и исследования, а также поиски устья реки Таймыры можно успешнее выполнить двумя партиями. Наконец Зееберг и Железняков, в случае если я буду вынужден повернуть обратно, смогут продолжать поездку без меня.
В отношении лежбищ тюленей интересны наблюдения Вангоффена, изложенные во II томе «Гренландской экспедиции». Там говорится, что самка тюленя, как и медведица, устраивает для своих детенышей на льду между занесенными снегом льдинами и обломками айсбергов родильное помещение с незаметным для глаз выходом к воде. У своих лежбищ звери оставляют открытую лунку, которую предохраняют от замерзания своим дыханием, а также при помощи своих острых когтей. По словам Железнякова, то же самое ему приходилось наблюдать на мурманском побережье. Бай указывает, что на восточном побережье в Гренландии в желудках медведей были обнаружены в 1892 г. новорожденные детеныши тюленей. Медведи, очевидно, откапывали их в беспомощном состоянии из-под снега, когда матери удавалось скрыться. Далее заслуживает внимания высказывания Вангоффена о белухах (Beluga leucas gray): «Третья возможность ловли белух представляется в тех случаях, когда их застигает вблизи берега быстро образовавшийся лед. Не находя выхода в открытое море, как это случалось в бухте Диско и на острове Вайгаче, белухи делают себе лунки для дыхания, к которым постоянно возвращаются. Эти небольшие отверстия расширяются книзу в поместительную ледяную воронку, которая затягивается тонким слоем льда. Хотя дыхание белух слышно издалека, эти маленькие лунки среди ледяных глыб и обломков айсбергов обнаруживаются с трудом и их разыскивают с помощью собак. Все же не все собаки пригодны для этой цели. Гренландские собаки, обнаруживающие такие лунки, получают премии. Нахождение дыхательных отверстий обычно связано с чрезвычайно богатым уловом». Так, например, за пять дней было добыто 400 белух.