Вторник 17 сентября. События быстро следуют одно за другим. Начну с последнего, самого неприятного. В глубине Нерпичьей бухты имеется гавань, защищенная отмелью от любого натиска льдов. Через отмель тянется канал 23 м шириной. Когда мы проходили по каналу, яхта была отброшена ветром и течением к берегу. Это произошло в 3 часа. До 5 часов 30 минут продолжались тщетные попытки доставить вельботом на отмель завозной якорь и манильский канат. На вельботе находились четыре матроса под командой гидрографа. Шли против ветра (11 м ЗСЗ) при приливном течении и сильном прибое. Попытки оттянуть яхту остались безрезультатными. Вскоре ветер резко усилился, и вельбот оказался среди плавучих льдов. Только благодаря своевременному распоряжению гидрографа перерубить канат и выбросить за борт тяжелый якорь вельбот был спасен. Мы были бессильны бороться с ветром и течением среди льдов. Пришлось пережидать отлив. Такое критическое положение могло расстроить составленный мною ночью прекрасный план, возникший в связи с неожиданной встречей с Воллосовичем, который рассказал о своих замечательных достижениях! Покидая Европу, я просил Воллосовича позаботиться о том, чтобы в августе месяце этого года в Нерпичьей бухте нас ждал промышленник, с которым я мог бы отправить сообщения и получить почту. При этом я упомянул, что был бы несказанно рад встретиться там лично с самим Воллосовичем, хотя на это я не мог рассчитывать, так как полем его деятельности был остров Новая Сибирь. Согласно моему письму Воллосович составил свой маршрут с таким расчетом, чтобы сперва объездить Новую Сибирь, а затем провести лето на Котельном. В течение нескольких недель он поджидал прибытия «Зари» и наконец вчера, возвращаясь от устья реки Решетниковой, заметил нашу яхту. С предельной скоростью, с какой собаки могли везти нарту по едва прикрытой снегом тундре, он поспешил нам навстречу и почти одновременно с нами прибыл к северо-западному берегу. Нерпичьей бухты.
Тем временем стемнело — было уже 8 часов 30 минут вечера. Ветер завывал все сильнее и сильнее. Льдины беспрерывно ударялись о борта судна. Матросы и офицеры вконец изнурены. Жаль моего веселого капитана, он совершенно подавлен, и мое подбадривание мало ему помогает.
Прибыв к Нерпичьей бухте, Воллосович видел, как мы маневрировали, спустили вельбот и бросили якорь. Он пытался привлечь наше внимание ружейными выстрелами и пламенем костра. Когда немного стихло, я направил гидрографа на вельботе за находившимися на берегу людьми. Ко всеобщей радости, это оказался именно Воллосович. За торжественно накрытом столом он рассказал в освещенной в его честь электричеством кают-компании о своих работах и переживаниях.
Неожиданно мы ощутили сильный толчок, но это была не льдина; киль нашего судна наткнулся на камень и сел на него форштевнем. В 9 часов во время прилива удалось освободить переднюю часть судна и сойти с мели, дав задний ход, но несколькими минутами позже мы снова сели на банку ахтерштевнем.
На этот раз виной всему была темнота и одновременно течение, которое отличалось такой силой, что при полном заднем ходе наша слабая машина не могла с ним справиться.
Воллосович не только отлично устроил склады, он получил также интересные геологические данные во время своих исследований. Какая счастливая встреча здесь на Котельном! И вот появился новый план: выстроенный здесь Воллосовичем дом может быть в течение одного или двух дней разобран и погружен на «Зарю»; далее, Воллосович в избытке обеспечен собаками, так что 30 из них сможет уступить нам; наконец среди его промышленников имеются два, которые, возможно, согласятся принять участие в моей экспедиции на остров Беннета. После крайне необходимого всему экипажу отдыха и после чистки котла мы должны идти так или иначе к мысу Эммы и там высадиться. «Заря» возвратится обратно на остров Котельный, а в будущем году придет за нами.
Среда 18 сентября. На якоре в Нерпичьей бухте. Пока сидели кормой на банке, толчки были менее резки. Не будучи в силах что-либо предпринять, мы улеглись на койки. Матисен был вконец изнурен, так что заснул за разговором у меня в лаборатории. В 3 часа ночи он вбежал на мостик, что было своевременно: в бухту нагнало ветром и приливной волной много воды, и ее уровень заметно поднялся. Матисен немедленно распорядился дать ход, и мы благополучно снялись с банки, при этом прочный киль нашего судна и обшивка не были повреждены. Освободившись, «Заря» прошла каналом в залив, где 20 минут спустя Мы бросили якорь.
Сегодня тихая погода. Наладилось сообщение с островом. Воллосович, получив за вчерашний день представление о превратностях тревожной жизни моряков, перебрался сегодня на берег, чтобы завербовать обоих каюров. Стрижев будет его поддерживать в переговорах.
В 5 часов Воллосович прибыл с пятью спутниками: Степаном, Ламаном, Кононом и двумя завербованными для моей поездки на остров Беннета каюрами Егором Чикачевым и Василием Гороховым. Первый из них — житель Русского Устья, второй — якут из Муксуновки; будучи еще мальчиком, он сопровождал Бунге в его поездке 1886 г. Их посещение «Зари» было настолько своеобразно и прошло так весело, что оно заслуживает подробного описания.
На палубе я приветствовал всех рукопожатием и повел на капитанский мостик. Разумеется, на судне все вызывало у них живейший интерес и изумление, которое они выражали неподражаемым «х-оадкеси». Особенно занятной им показалась труба, соединяющая мостик с машинным отделением. Я предложил Матисену вызвать вахтенного в машинном отделении и распорядиться крикнуть «добрый день» в тот момент, когда Степан будет подведен к трубе. Это произвело большое впечатление. Каждый прикладывался по очереди ухом и каждый слышал из машинного отделения приветствие с обращением по имени. Затем я приказал зарядить пушку и дать огонь, что произвело неописуемый эффект. С величайшим почтением были осмотрены судовые компасы; особенно поразили наших гостей их размеры, так как они видели только карманный компас Воллосовича. Когда Матисен подарил всем по фотографии «Зари», такой честью гости были особенно польщены. Затем я повел все общество в каюту, которую осматривали с большим интересом. Ознакомил с картинами и показал маузер с дальномером. Была потеха, когда с борта они увидели находившиеся на берегу предметы, совсем близко, словно на самой мушке ружья. Было уже 6 часов. Гостей накормили вместе с командой и подали на этот раз водку, без которой, на их взгляд, не бывает угощения.
После обеда Огрин показал гостям машину. К сожалению, оставалось слишком мало пара, чтобы дать полное электрическое освещение, но сила тока была достаточна для шуток Огрина. Он предложил опустить пальцы в сосуд, наполненный водой, а затем включил ток. С полными ужаса возгласами все выдернули пальцы из внезапно «вскипевшей воды» к удовольствию нашей машинной команды.
После обеда я пригласил все общество в кают-компанию к чаю. Гости послушали концерт на фонографе, что было новостью только для двух из них, так как трое слышали уже в Усть-Янске фонограф Воллосовича. Теперь началось самое интересное: я попросил спеть якутскую песню. Степан начал петь в столь знакомой мне монотонной якутской манере, гортанным, тягучим голосом с поразительно длинным дыханием, подолгу не забирая воздуха. Свою импровизированную песню он посвятил впечатлениям этого дня. Затем Матисен пристроил по моей просьбе аппарат для записи на валик и я попросил Степана еще раз пропеть нам громко и ясно свою песню. Без жеманства он исполнил мою просьбу. Когда песня была пропета, она была повторена фонографом. У Степана не хватало междометий, чтобы выразить свое изумление. Держа руку перед открытым ртом, он услышал не только свой голос, свое пение, но также все погрешности. Так, в одном месте красивой протяжной песни он откашлялся, в другом он издал, после гостеприимного угощения, совсем неподобающий звук. «Итте бар»,— вырвалось с ужасом из его груди. Еще более усилилось забавное смущение Степана, когда я его поблагодарил и объяснил, что его пение является ценным научным материалом и что его будет слушать президент Академии наук. Побледнев, Степан заявил, что если бы только он это знал, он спел бы гораздо лучше!
В качестве подарка промышленники принесли с собой оленью тушу, такую жирную и вкусную, какую я в последний раз ел здесь в 1886 г. Конечно, я не упустил случая сделать им ответный подарок и преподнес лучшее по их вкусу лакомство из наших консервов — целый ящик чечевицы с салом, кроме того, понемногу продуктов из тех, которые пришли у них к концу. Самым крупным подарком были берданки с патронами.