До устья речки Айджергайдах ехали по гладкому пресному льду. В июне 1893 г. я восторгался здесь восхитительной картиной полета стаек всевозможных представителей пернатого царства. Налево от устья у самого берега высились низкие земляные холмы «айджергай»[121], благодаря которым эта местность получила свое название. Промышленники отличают эти низкие конусы, образовавшиеся путем эрозии, от высоких конусов четвертичных отложений — байджарахов, в которых обычно встречаются части скелета и бивни мамонта.
Через несколько минут посреди тундры, усеянной плавником, предстала перед глазами хорошо знакомая поварня. Около поварни было заметно движение, а перед амбаром лежали впряженные в нарты олени. Сердце забилось до Острой боли! Быть может, это прибыла почта?
Пока Василий Чикачев привязывал собак, чтобы они не набросились и не разорвали оленей, я поспешил навстречу людям. На мой первый вопрос — «Нет ли почты?», последовал ответ — «Почта сох!», т. е. почты нет.
Затем начались приветствия и рукопожатия. Здесь были два якута, Егорчан и Алексей, которые только что доставили из Казачьего корм для собак и уложили 1500 штук сушеной рыбы в амбар. Восемь проворных рук начали откапывать снег от входа в поварню, и вскоре в камельке ярким пламенем запылали дрова. Когда наполненный льдом чайник был повешен над огнем и задымились трубки, наступил момент ознакомиться с устной почтой, прибывшей вместе с якутами. Егорчан объявил, согласно установленным правилам приличия: «сох, тохто сох; юче гой!», что означает: «ничего, ничего нового. Все хорошо!» Такого рода беседа продолжалась бы и дальше, пока кипел чайник и пока после четвертой чашки окоченевшие на морозе языки не стали бы более гибкими, однако мы, европейцы, выросшие вне строгих местных обычаев, сломили преграды этикета. Начались перекрестные вопросы, на которые должен был отвечать Егорчан. Прежде всего было сообщено, что все участники вспомогательной экспедиции благополучно прибыли в ноябре месяце в Казачье и что все знакомые и родные живы. Затем последовало сообщение, что у Николая родился первенец, который здоров, как и его мать. Радость была велика. Разговор коснулся условий жизни в Казачьем: какова рыбная ловля, много ли песцов, задирает ли волк оленей? По словам прибывших, прошлое лето отличалось богатым уловом рыбы, но рыба была очень сухая, нежирная. А на Индигирке была голодовка вследствие плохого улова. Песцов попадало в капканы мало, а волков было больше, чем хотелось бы. Они причинили много вреда в соседней Муксуновке. Стоимость кирпичного чая повысилась, а песец и мамонтовая кость, напротив, оплачивались ниже, чем прежде. Отвечая на вопрос, было ли это следствием войны с Китаем или другой, более крупной войны, Егорчан проявил осведомленность и в области политики, сообщив, что война с Китаем закончена, заключен мир. В остальном на свете все благополучно, сказал он.
После чая и угощения «тонг-балыком» (мороженой рыбой) Егорчан счел своевременным выложить печальные новости: умер Портнягин, брат проводника Бунге, и ждали скорой смерти тяжелобольного Гаврилы Санникова, всеми уважаемого якута, которого я тоже хорошо знал. Выслушав сообщения о смерти, наши якуты перекрестились и раздался знакомый чмокающий звук, выражающий иногда величайшее изумление, иногда сильнейшее возмущение или скорбь. Затем было сообщено, что Егорчан провел лето на Большом Ляховском острове, где он добыл с немногими товарищами 320 кг бивней, следовательно, две трети того штабеля, который вызвал наше удивление. Он не спешил вывезти мамонтовую кость, так как купцы заявили, что в торговле мамонтовой костью с прошлого лета наступил застой. Во время разговора вошел еще один якут, это был Николай, сын только что оплакиваемого Портнягина. Он объезжал свои капканы и заехал в поварню переночевать.
Тем временем наши каюры Николай и Василий как бы случайно сняли с себя якутскую одежду, чтобы щегольнуть нарядными матросскими куртками из черного сукна с блестящими, украшенными якорями медными пуговицами, подаренными нашими матросами в обмен на мамонтовую кость. С выражением достоинства на лице оба якута уселись у огня, закурили трубки и предоставили теперь Егорчану возможность задавать вопросы, пока оба жителя материка не насладились вдоволь лицезрением их европейского обличил. После этого наши каюры перешли к многоречивому рассказу о всех чудесах «порхода» («Зари»). Последовало описание того, как «порход» подошел к острову Котельному, похожий на покрытый лесом остров, описание множества «жилищ» на судне, огня, освещавшего все помещения без его разжигания и диковинной слышимости каждого слова из машинного отделения; особенно их поразило приветствие «с добрым днем», которое через трубу было обращено по имени к каждому в отдельности. В ответ на это раздалось протяжное: «ху-чё!» слушателей. Затем была подробно описана наблюдательная станция со всеми ее постройками, как и инструменты, при помощи которых длинный «Сивер-тойон» придвигал близко к себе звезды и т, д. Рассказали такзре о судовом персонале и особенно подробно об «Лскике», застрелившем двух привязанных ручных оленей, в ответ на что раздалось такое протяжное «ху-чё», какого ни разу не приходилось слышать.
Тем для разговоров хватило бы у якутов на много дней, а наши мысли были заняты одним вопросом: Когда прибудет почта? Доставит ли она нам известия с родины?
По нашему расчету, почта уже прибыла в Казачье, и, чтобы ускорить ее доставку сюда, лучшим средством было сообщить нарочным в Казачье, что мы ждем ее на материке. Самыми быстрыми гонцами были бы, конечно, наши проводники, которые с радостью свиделись бы со своими семьями, проживавшими в Мохнатке, в 250 «м отсюда, по дороге в Казачье. Быстрейшим транспортным средством могла служить нарта, запряженная 16 собаками с одним каюром. Но кого же из двух наших каюров предпочесть и кому дать возможность навестить семью и первому рассказать о чудесах «порхода». Не желая обижать никого из них, я решил положиться на судьбу. С ‘большим волнением оба каюра тянули узелки моего носового платка; счастье выпало на долю Василия Чикачева.
17-го утром появились два гостя, Никита и Уйбан, которые обследовали свои капканы близ поварни. Первый из них занимал пост «кандидата», т. е. избранного улусом заместителя «головы» своей округи. Из числа трех таких заместителей по истечении трёхлетия обычно избирается следующий «голова». Мы их угостили как могли лучше и подарили кирпичный чай и табак, специально взятый мною для подарков. Вскоре при морозе в 43,7° и легкой метели Василий Чикачев уехал, радостно настроенный. Он надеялся добраться до первого населенного пункта Муксуновки еще до наступления ночи, следовательно, предполагал сделать 90 км за 12 часов, если не будет пурги. Остальное расстояние— 160 км — он рассчитывал проехать за полтора дня и на третий день к полудню прибыть домой в Мохнатку. Оттуда оставалось еще 115 км до Казачьего, которые должны были быть покрыты нарочным на оленьих нартах за 12 часов.
Добродушный и всегда веселый Николай Куртах, которому пришлось по жеребьевке отложить на несколько дней радость подержать на руках своего новорожденного первенца, не выказывал огорчения. Он бодро выполнял свои работы то в качестве повара, то техника. Здесь оба его призвания были тесно связаны: чтобы приготовить кушание, надо было во избежание пожара сначала отремонтировать камелек. Учитывая, что за время работы температура поварни сравняется с наружной, Николай посоветовал нам забраться в спальные мешки. Сам он, однако, разделся вплоть до матроски, засучил рукава и весело принялся за работу. После того как огонь потух, Николай натер снегом горячую глиняную стенку для ее охлаждения и приготовил раствор из оленьей шерсти, размешанной с глиной, затем набрал из чайника полный рот воды, так что его щеки приобрели округлость амура, опрыснул стенку сильной струей, набросал на нее горячую глину и равномерно затер. Время от времени он выбегал из поварни за снегом на сорокоградусный мороз, не надевая одежды. Через 45 минут все было готово, и в камельке запылало яркое пламя. Николай заботливо смыл с рук мельчайшие следы глины, пользуясь сильной струей воды из своего «баллона» с той же достойной удивления ловкостью. В заключение он вымыл лицо и вытерся некогда белым, а теперь уже давно черным полотенцем, крепко протирая кожу до ее полного блеска. После этого Николай принялся за работу кока. Выбор сегодняшнего меню был не так прост, так как ассортимент продовольствия оказался на этот раз необычайно разнообразным. Была свежая мороженая рыба — омуль (Salmo autumnalis) и чир (Salmo nasus), преподнесенные нам «кандидатом» в качестве ответного подарка, затем было 50 застреленных прошлым летом гусей, подарок Джергели[122], сохранившего их в складе в благодарность за посланные ему мной через Воллоеовича патроны. Наконец «кандидатом» была привезена из Муксуновки половина оленьей туши. Благодаря естественному леднику в мерзлоте, куда гуси были сложены после охоты, они хорошо сохранились. Обилие продовольственных Запасов было кстати, я получил возможность снабжать кочевавших якутов продуктами питания. Пять гусей, помимо чая и табака, я тут же передал Алексею, который медленно, пробираясь день за днем, объезжал на четырех оленях одно жилье за другим. Ему нужно было доставить в Казачье из 20 пунктов мамонтовую кость для продажи. Следующая поездка предполагалась по необитаемой тундре для проверки капканов.