На следующее утро Джергели высыпал к моим ногам в подарок груду прекрасных мороженых чиров. Максим вытащил пару красивых рукавиц из песцового меха, а Оммунджа, который тщетно озирался в поисках подарка, схватил свою меховую шапку и передал ее мне с поклоном. Она была сшита его покойной женой и составляла его единственный головной убор. Чтобы не обидеть его возвратом подарка и не вызвать насмешек присутствующих, я сделал вид, будто не знаю, что у него нет другой шапки и поблагодарил за подарок, но через два дня вернул, и он с радостью взял ее.
Затем все трое достали свои свидетельства на полученные медали и просили меня прочесть. Прочитав текст, я официально поздравил их с наградой. Они со своей стороны благо: дарили меня за мой денежный подарок. Это был уплаченный мною взнос, который причитался с них при получении медалей: Джергели должен был внести за каждую медаль по 7 руб. 50 коп., столько же Максим за свою серебряную и Оммунджа 30 рублей за золотую. Оммунджа рассказал, как он был вызван в улусное управление[129] и отказался от медали, не имея денег. Немало радости доставил обоим старикам запас патронов к их берданкам, которые были мной посланы через Воллосовича и Бруснева.
Во время собеседований этого дня выяснилось, что все присутствующие оказались моими старыми знакомыми, но я не всех сразу узнал. Так, например, выяснилось, что Степана я встретил в 1885 г. в Кюсюре на Лене во время охоты за горными баранами. С тех пор горные бараны, по его словам, сильно размножились в Хараулахских горах, так как охотники эвены почти все вымерли во время эпидемии.
Хозяйственное положение моих друзей значительно улучшилось за последние годы. До экспедиции 1885—1886 гг. Оммунджа был беден и служил пастухом у купца, а теперь он владел 30 оленями. Его «балаган» (дом якутского типа) стоит на границе лесов на берегу озера Ухан. Летом он переселяется со своим стадом на морской берег к Меркушиной стрелке. Здесь, как и в тундре между Святым Носом и устьем реки Хромы, живет каждое лето около 40 человек. Они бьют гусей во время линьки, охотятся на оленей и собирают мамонтовую кость. Прошлым летом было собрано до 1500 кг бивней. Джергели кочует летом в ближайших окрестностях Святого Носа, южнее его, а зиму проводит в устьевом участке реки Яны у границы леса, переходя с места на место со своим чумом.
Сведения о состоянии морских льдов в течение этого лета, которые были сообщены приезжими, представляли большой интерес. Они существенно отличались от данных д-ра Бунге и полученных мной в 1886 г. Объясняется это, очевидно, тем, что в то время мы общались с промышленниками через переводчика, нашего казака, и я убедился теперь, как из-за неточного перевода возникают искаженные представления и какие неверные сведения добавляю т сами от себя переводчики.
Здешние кочевники настолько напуганы чиновниками, которых они видят, правда, очень редко, что на каждый вопрос неизменно отвечают: «я не знаю», или же стараются дать ответ, желательный, по их мнению, задающему вопрос начальнику. Лишь многократно повторяемые вопросы и длительные собеседования развязываю т им язык, что бывает, впрочем, только в тех случаях, если «тойон» заслужит доверие.
Оммунджа сообщил, что в 1900 г. лед в проливе Лаптева исчез почти полностью, а в 1901 г. его вовсе не было. Столь благоприятного лета он не помнит. В противоположность этому, летом 1899 г. лед отступил от берега всего на 4 км, и посреди пролива оставалась узкая полоса чистой воды. Несколькими днями позже проводник Бунге Портнягин сообщил, что у Святого Носа ледовые условия лето плавания «Веги»[130] были, как и год назад, весьма благоприятны. Оммунджа и Джергели были в этом вопросе вполне единодушны, и со стороны остальных промышленников также не встречалось возражений. Согласно их наблюдениям, лед в проливе Лаптева вскрывался каждое лето, и небольшие ледяные поля и отдельные льдины перегонялись ветром по чистой воде, но в августе месяце фарватер оставался неизменно свободным. Столь благоприятные годы, как оба последние и особенно 1901 г., когда льда совершенно не было, составляли, конечно, исключение. 30 лет назад Джергели провел лето на Бельковском острове и вскоре после этого на острове Фаддеевском. Тогда к северу от острова море было свободнее от льда, чем на юге. С Ляховских островов, на которых Джергели провел 6 летних сезонов, было постоянно видно более или менее свободное от льда море. О полынье севернее островов Котельного и Новой Сибири Джергели знал по рассказам старого Санникова, «Неденстрома» и «Анса» (Геденстрома и Анжу).
Когда разговор коснулся наблюдений Анжу, который проследил оленьи следы на протяжении 20 км на северо-северозапад от Фаддеевского острова, Джергели заявил, что там должна находиться земля, так как олень знает, куда идти, а объяснение Анжу, что олени шли в море, чтобы полакомиться «рассолом», он считал необоснованным. По его мнению, олени могли найти пропитанный солью лед и близко у берега. Джергели утвердился еще более в своем мнении, когда я рассказал, что американцы нашли оленьи рога на острове Беннета. Интерес к этому острову особенно возрос, когда я рассказал промышленникам о множестве птиц, виденных нами на мысе Эммы. Когда же я заговорил о найденных там зубах мускусных быков, которые встречаются на Новосибирских островах и на материке совместно с мамонтовой костью, то интерес к «Америкатер-ары» (острову Беннета) настолько возрос, что оба джентльмена стали проклинать свою старость, которая препятствовала им сопровождать меня, а Оммунджа сказал, что если я после поездки на остров сообщу, что на нем есть олени и мамонтовая кость, то он готов перебраться на него и остаться там.
8 марта Николай Омук, один из будущих моих проводников на остров Беннета, прибыл с собачьей упряжкой из Казачьего. Это расстояние в 370 км он проехал в 2,5 дня, не останавливаясь ни днем ни ночью. Из разговоров о его зяте Василии Чичаге, с которым он жил в одном доме и который был завербован еще осенью для поездки со мной на остров Беннета, стало ясно, что тот колеблется принять в ней участие. Я надеялся, что суждения стариков — самых уважаемых промышленников — окажет на молодежь решающее влияние. Однако Оммунджу с его критическим умом было не легко заставить отказаться от мысли, что мой план невыполним, и только когда Джергели ему разъяснил, что там, на острове, птичьи горы и настолько много птиц, выводящих своих птенцов, что их количество можно сравнить с роем комаров над тундрой в теплый летний день, Оммунджа сдался.
4 марта Степан, Конон и Егорчан выехали на трех собачьих нартах на Котельный. По расчетам Степана, они через 12 дней должны быть на «Заре», если их не задержит в пути шторм. Почта была доставлена на «Зарю» точно по расчету 16 марта, но письма получили немногие.
К «норветерам» (норвежцам) и в особенности к Нансену Джергели относился с чувством величайшей симпатии. Сколько бы я не рассказывал о «Фраме» и путешествиях Нансена и Иоганнсена, ему было все мало, хотя разговоры о чудесах на «Заре», или «порходе», велись в течение всей зимы, но материал на эту тему оставался неиссякаемым. Джергели от души смеялся, когда Николай Омук рассказал об охотничьих похождениях Аскика, и прибавил: «Этого молодца я должен видеть». Он твердо решил приехать к «порходу», когда узнал о моем плане окончания экспедиции в устье Лены.
Через несколько дней снова возникли возгласы удивления, когда появились новые слушатели рассказов Николая Омука. Это были Портнягин и якут Уйбан с сыном. Портнягин, широкоплечий, необычайно некрасивый якут, с жидкой бородкой, напоминавшей о его русском происхождении, закончил осмотр своих капканов и завернул теперь в Айджергайдах» чтобы приветствовать меня и справиться о состоянии здоровья своего бывшего «тойона Буига». После того как он получил ответ на все свои вопросы и после выпитого с нескрываемым удовольствием горячего чая, он стал разговорчивее и рассказал не без юмора о медвежьей охоте доктора Бунге у Медвежьего мыса острова Котельного. Этот рассказ все слушатели знали уже наизусть, но тем не менее вознаграждали рассказчика полными удивления возгласами «хукси» и «ед-де-ден». Через несколько дней Портнягин снова отправился в путь, у него было достаточно оснований, чтобы не относиться нерадиво к добыванию песцов, так как надо было прокормить шестерых детей я, кроме того, приходилось вносить 25 рублей годового налога не только за себя, но и за умерших собратьев своего поселения. Если не ошибаюсь, род Портнягиных является единственным из числа переселенных сюда около 250 лет назад крестьян. Однако все члены общины остались в полном составе в списках местного административного управления, и подушные подати, которые около 250 лет назад взимались в размере 1 рубля с каждой души, продолжают взиматься и теперь. Сюда, в область полюса холода, кроме политических, ссылались также уголовные по отбывании принудительных, работ или после помилования по амнистии. Согласно положению, политические получают от казны субсидию, при помощи которой могут влачить жалкое существование, а уголовных преступников крестьяне должны кормить без какого-либо вознаграждения.
129
Улус состоит из представителей всех наслегов и соответствует отчасти нашему уезду. Во главе улуса находится председатель — голова; его совет состоит из выборных кандидатов — заместителей головы, и тойонов.— Авт.