В 6 часов мы подошли к трем совсем низким скалам. Течение с большой скоростью шло к югу и грозило посадить нас на камни. Но нам удалось их обойти, так как ветер усилился. Наступила темнота как раз, когда мы снова заметили высокий берег, и нам пришлось идти под частью парусов. Был пущен в ход мотор, чтобы нас не сносило сильным течением. Всю ночь мы шли, измеряя глубины лотом.
По счислению мы должны были бы в течение ночи подойти к Земле короля Уильяма. Каково же было наше изумление, когда мы на рассвете открыли, что находимся у низкого берега, принятого нами накануне за мыс Де-ля-Гиша! Течение парализовало силу мотора и парусов и увлекло нас как раз в противоположном направлении. Мы снова проложили курс на высокий берег и через час плавания опять его увидели. А так как одновременно мы также увидели и три небольших скалистых островка, то нам все стало ясно. Высокий берег должен был быть горой Матесон, а скалы были островами Стэнли. Другими словами мы находились в проливе Рэя.
Лот к нашему приятному удивлению не обнаруживал дна, и, по мере того как мы приближались к Земле короля Уильяма, погода улучшалась при свежем бризе с севера и ясном воздухе. От горы Матесон в юго-восточном направлении простирался длинный низкий берег, заканчивающийся Землей короля Уильяма; мы назвали этот мыс мысом Луиджи Абруццкого в память герцога Абруццкого. Несколько островков, расположенных на некотором расстоянии от берега, не были нанесены на карту, и мы дали им название островов Эйвипа Аструпа. Эти острова и мыс герцога Абруццкого образуют хороший и безопасный вход в пролив Симпсона. От мыса к полуострову Неймзиера тянется очень широкая бухта — бухта Шватка — около 10 миль длиной. От нее дул свежий северный ветер. Когда мы находились на траверзе мыса Бецольда, я решил войти в бухту Петерсона и стать там на ночь на якоре. Эта бухта оказалась очень счастливой находкой. Там у берега море было совершенно спокойно и, несмотря на то, что нам пришлось полавировать по бухте, все шло довольно быстро. С палубы не было ничего видно, кроме большой широкой бухты. Но Хансен, отбывавший вахту в бочке на мачте, видел больше нас. Вдруг он закричал оттуда:
— Я вижу такую замечательную бухточку, лучше которой нет ничего на свете!
Я взобрался к нему — совершенно верно: вдали виднелась маленькая, закрытая ото всех ветров гавань, которая позднее получила название гавани Йоа, настоящий рай для нас, усталых путников.
Мы стали на якорь у входа на глубине 4 саженей. Северный ветер дул резкими порывами из узкого прохода, и мы не решились подойти ближе, не измерив предварительно лотом глубины и не исследовав берега. К западу пролив Симпсона был совершенно чист ото льда. Таким образом Северо-Западный проход был открыт для нас. Но нашей целью прежде всего было собрать сведения о магнитном северном полюсе — а проход был уже делом второстепенным.
Как только я увидел бухту „Йоа“, я решил выбрать ее местом нашей зимней стоянки. Было ясно, что осенние бури начались всерьез, и я знал, что фарватер дальше на запад очень мелок. Я хотел, прежде чем отправиться по нему, проплыть им на лодке. Новый магнитный полюс, как показали наши наблюдения на острове Бичи, должен был находиться где-нибудь по близости от своего старого места, а так как гавань Йоа была всего лишь в 90 милях от этого пункта, то она, по мнению ученых, должна была быть особенно подходящей для постоянной магнитной станции. Если мы собирались строить обсерватории и приводить в порядок все прочее до зимовки, то нам следовало торопиться. К тому же за последние недели мы очень много работали и нуждались в отдыхе. Что касается меня, то сознаюсь, что я нуждался в передышке. Зачем же тогда искать другой гавани западнее, которой может, еще и не найдется? Если бы нашей главной задачей было завершение плавания Северо-Западным проходом, дело было бы совсем иное — тогда ничто не помешало бы нам плыть дальше.
В 6 часов вечера я поплыл в лодке с лейтенантом Хансеном и Лундом в гавань. Вход был неширок, в самом узком месте два судна едва могли бы разойтись. Но измерения лотом показали достаточную глубину — в среднем около 6 саженей. Сама гавань во всех отношениях была желанным местом. Узкий вход не пропустит больших масс льда, а внутренний бассейн был так мал, что никакой ветер не был страшен, с какой бы стороны он ни дул. Кругом гавани был покрытый мхом, совсем низкий песчаный берег, ровно повышавшийся до высоты около 50 метров, пресная вода была в нескольких речках; если бы они пересохли, на что было похоже, то как раз на склоне был довольно большой пруд с питьевой водой. Несколько каменных гуриев и кругов от палаток указывали, что здесь были эскимосы. Однако, это могло быть и очень давно. Свежие оленьи следы давали надежду на охоту, снега не было и признака, а большие пространства, покрытые мхом, были совсем выжжены и указывали на то, что лето было очень жаркое. Для постройки магнитной обсерватории это место было как нарочно создано: ни с какой стороны не было гор, которые содержащимся в них железом могли бы влиять на наблюдения; конечно, и песок мог содержать железо, но это было маловероятным.