Наши гости с великой радостью приняли приглашение и пошли с нами на корабль. Там на палубе штабелями лежали 100 оленьих туш — эскимосы сделали большие глаза при виде всего этого мяса, но ничего не сказали. Долго мы болтали с ними, смеялись и шутили. Тут Линдстрем шепнул, не угостить ли нам их. Да, конечно! Я попросил его сварить кофе и подать немного сухого хлеба. Мы провели своих гостей в трюм — в каюте я не хотел их сажать, опасаясь, что они были... не одни. Ведь северогренландские эскимосы знамениты своими вшами!
Было подано угощение и кофе, но оно им, по-видимому, не очень-то нравилось. Они делали знаки, что хотят пить, и когда им дали воды — они просияли. Каждый выпил около двух литров: но если они холодную ледяную воду предпочитают кофе, то весьма возможно, что им хочется...
- Ну-ка, Линдстрем, принеси мне сюда старый окорок что лежит там!
Да, я был прав. Это почище черствого хлеба? И тут мы увидели, что совсем безоружны эскимосы не были, — как казалось нам раньше. Из голенищ своих меховых сапог они достали большие с длинными лезвиями ножи и в течение невероятно короткого времени срезали и съели мясо трех окороков, остались одни только голые кости.
Вик и Ристведт не присутствовали при всех событиях, связанных с прибытием эскимосов, и так как они не шли к нам, то я сообразил, что они и понятия не имеют о происходящем. Когда, наконец, эскимосы покончили с едой, я показал им знаками, что они должны следовать за мной, и повел их к вилле "Магнит". Никого не было видно, — я постучался и вошел. Ристведт и Вик оба были погружены в свои книги. Эскимосы тихо стояли позади меня.
— Удивительно, — сказал я, — что к нам в этих местах пожаловали гости — не правда ли? А к тому же знакомые! Позвольте вам представить...
Оба вскочили, вытянулись в струнку и отвесили самый изящный поклон — тут выступили вперед эскимосы. Раздался страшный хохот, которому вторили и сами эскимосы своим гоготом.
Сначала нам было не так уж легко добиться того, чтобы эскимосы понимали нас. Но когда нам удалось дать им понять, что мы хотим знать, как на их языке называется каждая вещь, дело взаимного понимания пошло быстро вперед. Мы, пожалуй, не смогли бы поддерживать с их дамами светский разговор, но все же приобрели необходимый запас слов, при помощи которого удовлетворительно справлялись во всех положениях. Ведь балов мы не задавали!
Эскимосы переночевали у нас и на следующий день отправились домой. Нам удалось уже тогда дать им понять, что мы хотим купить у них готовые меха. Продукты моего с лейтенантом скорняжного мастерства вызвали у них нескрываемую веселость, и мы поняли, что лучше всего будет сохранить наши меха для себя. Через несколько дней эскимосы вернулись, захватив с собой несколько больших, прекрасных оленьих шкур. Однако они, как истые торговцы, принесли нам только шкуры самцов, в которых сами не так уже нуждались. Мы отплатили той же монетой и дали им по одной иголке за штуку! Я решил теперь сам поехать с ними, чтобы посмотреть, где и как они живут. Мы поняли, что им для возвращения домой не приходится ночевать в пути, так что это не должно было быть очень далеко.
На следующий день в 11 1/2 часов мы отправились в дорогу. Я взял с собой сани, погрузив на них свой спальный мешок, немного пищи и кое-какие вещи, которые, как я знал, придутся эскимосам по вкусу. Как человек цивилизованный, я впряг своих гостей в сани. Сам же я пошел на лыжах, и мы двинулись на запад полным ходом. Эскимосы не пользовались ни лыжами, ни снежными башмаками, ни чем-либо вообще в этом роде: твердый смерзшийся снег держал их хорошо. А я, чтобы следовать за ними на лыжах, должен был напрягать все свои силы.
Было уже 9 ноября, так что темнело рано. Я подумал поэтому, что придется делать остановку. Тогда я не знал еще, что для эскимоса совершенно безразлично, идет ли он при свете или в темноте, при ясной погоде или в сильнейший туман, в бурю или при тихой погоде, или даже в такую метель, что не видно собственного носа! Все это я узнал только позднее при более близком знакомстве с эскимосами. В половине четвертого они мне объяснили, что мы приближаемся к их лагерю. И вот на вершине высокого гребня в удобной ложбинке я заметил несколько огоньков. Было уже почти темно. Эскимосы испустили громкий веселый крик и, по-видимому, чрезвычайно обрадовались этому зрелищу. А эти огоньки действительно манили и призывали и наводили на мысль о тепле и уюте, пище и питье — о всем, что может порадовать путника в суровую холодную зимнюю ночь!
Когда мы подошли на расстояние голоса, мои спутники испустили громкий крик, из которого я мог понять только одно слово „каблуна“, то есть "белый человек". И все обитатели стоянки высыпали наружу. Произошла удивительная сцена, которая до сих пор стоит в моей памяти — и я ее никогда не забуду: среди пустынной снежной равнины я стою, окруженный толпой дикарей, кричащих и перебивающих друг друга, заглядывающих мне в лицо, хватающих меня за одежду, гладящих и ощупывающих меня; свет их ледяных окон хижин рассеивался в слабом бледно-зеленом освещении догоравшего на западе дня... Поэтические размышления хороши, но только не при 20-градусном морозе и не на пустой желудок. Мне хотелось есть и попасть в теплый дом, и я последовал за Аттирой, понравившимся мне больше всех, в его хижину. Он с семьей жил вместе с Тамоктукту и его семьей. Это была большая хижина, и в ней легко помещались ее восемь обитателей. Вскоре после нашего прибытия мужские представители колонии собрались на праздничное угощение, состоявшее из сырого оленьего мяса и воды. Целых три оленя исчезли скорее, чем я успел бы съесть бутерброд. Эскимосы все время болтали и смеялись. Что же касается какой-нибудь сильной суфражистской организации,[35] то ее, очевидно, тут не существовало, так как ни одной женщины не было на торжестве. Когда я попробовал объяснить им, как мы обращаемся с нашими женщинами, и галантно предложил госпоже Тамоктукту, наблюдавшей за огнем, кусок мяса, то все разразились громким смехом и, очевидно, сочли меня невероятным дураком!
35
Суфражизм (от англ. suffrage — голос, избирательное право) — женское движение за предоставление женщинам избирательного права.