Однако! Ледяные пустыни вдруг оживились! Мы снуем вдоль по палубе и, довольные, обсуждаем, как мы удивим подходящее судно. Не обошлось без того, что мы немного прибрали на палубе... ведь могут явиться с визитом.
Но вот один бинокль опускается, и раздается раскатистый смех.
— В чем дело?
— Господа, — говорит лейтенант Хансен, — это айсберги!
Раздаются негодующие протесты, мы смотрим в бинокль, спорим, пока судно приближается к предмету споров. Страсти остывают, отпадает трехмачтовый корабль, затем бриг. У шхуны все еще есть один приверженец, но вот мы подходим так близко, что перед нами видна ясно куча айсбергов, по-видимому стоящая на мели на „Большой палтусовой банке".
Позднее к вечеру мы увидели остров Диско, высокий и с плоскими вершинами, еще издалека легко распознаваемый. Но до него не так-то скоро доберешься. В 8 часов вечера мы были еще в 30 милях от него и только в половине 11-го часа следующего утра достигли берега. Казалось, барьер из севших на мель айсбергов закрывает вход в Годхавн. Но вскоре управляющий колонией Нильсен выехал к нам на лодке, чтобы приветствовать нас и провести в гавань.
Противный ветер дул сильными порывами, и нам пришлось лавировать под парусами, так как мотор один не справлялся. В час дня мы стали на якорь.
Годхван расположен на небольшом низком острове, отделенном от Диско очень узким проливом. Местечко в 1903 году насчитывало 108 душ населения и являлось резиденцией инспектора Северной Гренландии. Оно расположено в необычайно красивом месте, высокий величавый Диско находится к северу, а к югу и западу простирается море, время от времени загромождаемое огромными айсбергами.
Мы тотчас же отправились с визитом к местным властям — инспектору и управляющему колонией. Уже за год перед тем я переписывался с инспектором Даугорд Енсеном, который обещал достать для меня 10 собак для саней с полной упряжью. Он принял нас очень любезно и сообщил, что все прибыло в полном порядке, — сани, каяки, лыжи, 20 бидонов с керосином и пр. Королевская датская гренландская торговая компания пошла предупредительно нам навстречу и перевезла для нас все эти вещи на одном из своих судов. Я приношу директору Рюдбергу и заведующему конторой Кренкелю глубокую благодарность за прекрасное отношение Гренландской торговой компании к экспедиции „Йоа“.
Управляющий колонией Нильсен во всем чрезвычайно помогал нам. Мы сейчас же разделились на две партии, из которых одна занялась необходимыми наблюдениями, тогда как другая взяла на себя всю работу на борту судна. Лейтенант Хансен производил астрономические, а Вик магнитные наблюдения. Лунд и Хансен должны были погрузить все на судно и кроме того привести его в порядок для продолжения нашего путешествия. Ристведт бегал взад и вперед, и у него была масса хлопот. Он отсчитывал показания хронометра то для астронома Хансена, то для Вика наблюдателя магнитных явлений, то спускался в трюм и осматривал цистерны для воды, то устанавливал в машинном отделении бидоны с керосином. Работы было по горло! Но как все спорилось! Все были охвачены одним стремлением проделать всю работу хорошо и быстро, чтобы выйти в море как можно скорее и для этого не потерять ни минуты времени и не упустить ни малейшей возможности. Линдстрем взялся за дело как следует. Он поспевал всюду — менял и покупал у эскимосов то соленую лососину, то свежую рыбу, то гагу, то гагару. Поэтому у нас в это время было очень разнообразное меню.
Разменной монетой у Линдстрема были заплесневелые сладкие булки из пекарни Хансена в Христиании. Хотя эта монета была не звонкой и даже не вполне хорошей, но все же она была круглой и отлично шла. Как только какой-нибудь эскимос появлялся с товаром, Линдстрема вызывали на палубу. Переговоры велись на эскимосском и на чистейшем северном норвежском языках. С обеих сторон подавались то длинные, то короткие реплики, но мало-помалу со стороны эскимоса они становились все более робкими и испуганными из-за покровительственной снисходительности Линдстрема, которому ничего на свете не было нужно и который ни в чем не нуждался. Мы знаем, что наш милейший кок не имеет ни малейшего представления ни об одном эскимосском слове, и собираемся вокруг этой пары, готовые лопнуть от смеха. Такая дискуссия продолжается довольно долго, Линдстрем вдруг делает радостный знак понимания и исчезает в каюте. Толстый и довольный возвращается он — с двумя заплесневевшими сладкими булками подмышкой. Эскимос смотрит на него с признаками полнейшего изумления. Он ведь только что просил табаку за своего лосося. Желание объяснить Линдстрему его ошибку натыкается на стену подавляющей покровительственной нечувствительности. Линдстрем получает лосося, эскимос сладкие булки, и дело окончено. Пожалуй, забавнее всего эпилог. Линдстрем рассказывает, что, конечно, он понимал каждое слово эскимоса, — "но он просил три сладких булки, а я сделал вид, что не понял, и дал ему две!" Однако, у меня есть смутная догадка, что эскимос не раз приходил домой к своим, со сладкими булками и, конечно, с большим правом, хвастался, что это он "сделал вид, что не понял!"