Павел Павлович не знал, что на полосе бомбовоз, сел и врезался в него, чудом остался жив. Из взлетевших вместе с ним один разбился, другой бросил машину, выпрыгнул с парашютом. После стало известно, что в ту ночь погибло ни за грош девять «ишачков».
Павел Павлович рассказал и посомневался, надо ли знать молодежи такую правду о войне.
Ночью стучали ногами по палубе, с мостика доносились команды-стенанья. Судно парусило, ветер тащил его в здешнее болото, разворачивал. Буксир «Туапсе» помогал «Алексею Суркову» оставаться носом к волне. Большой белый теплоход уподобился подраненному свирицкими охотниками лебедю.
Утром бежала, пенилась, кровенела от солнца вода. В ресторане дали рисовой каши. Над судном сгущалась неясность, беспомощность, недужность. Павел Павлович мрачно пророчествовал: «До вечера проболтаемся». Ходили слухи, что капитан решил было подняться до Лодейного Поля, там пересадить пассажиров в автобусы. Он бы и поднялся, но за ночь ветром разбросало самоходки поперек фарватера, идти вверх по Свири нельзя.
Казалось так сладко остаться до конца на беспомощном судне... Тут явился чумазый речной буксир «Туапсе». Представилась возможность движения, перемены. Я перевалился на палубу буксира, пронизываемый дьявольским ветром. Вскоре влез на Свирицкий причал. Вдруг стали подходить большие красные автобусы: сработала связь, в которую и сам Павел Павлович перестал верить...
Через день, в конце другого дня, я стоял у причала Речного вокзала, скрывался от ветра в каменном проеме схода к воде, потом в вестибюле теплохода «Мария Ульянова», поставленного тут в качестве гостиницы. «Алексей Сурков» появился неожиданно, как пишут, «ком огней». Он шел будто крадучись, в неурочное время, с 40 пассажирами на борту.
Один из туристов растравлял мою душу: «Стало так хорошо. Все поселились кто где хотел, кто с кем хотел. Мы выходили в озеро утром, так было красиво: блестящий в снегу, в инее лес. И по озеру шли близко к берегу...» Если бы все повторилось. Нет... Плавание кончено.