И женщины глядят из-под руки...
Одна из них сказала: «Я коренная ленинградка». Так сказала, как будто саму себя похвалила. Другая сказала: «У меня папа армянин. Он всю жизнь, как я помню, мучается: «Зачем я уехал из Армении в Ленинград?!» И все собирается уехать в Армению. Армения — это единственное в мире. Ничего подобного нет. Моя настольная книга — «Уроки Армении» Битова».
Вот, стоило отвлечься в сторону женщин... «Алексей Сурков» пересек Ивенскую лужу, опять втянулся в пестротканую извилисто змеящуюся Свирь. В том месте, где река вливается в Онежское озеро, на берег высыпали избы Вознесенья, родины набирающего силу писателя Коли Конява. В Вознесенье приехал, закончив Ленинградский Первый медицинский институт, молодой доктор, будущий писатель Василий Аксенов, отсюда родом его первая повесть «Коллеги». Теперь Василий Аксенов один из ведущих писателей в США, русскоязычных. Не начни он в Вознесенье врачебную практику, иная бы ему выпала стезя. Об этом судовая информаторша-всезнайка умалчивает.
Показалось новое Вознесенье — серокаменное, с маленькими глазами-бойницами своих одинаковых окошек. Всезнайка сообщила по трансляции из своей будки: построен паром-катамаран через Свирь, что принесло экономию народному хозяйству. И скоро построят в Вознесенье корабельный завод такой громадности, что причальная бетонная стенка вытянется на полтора километра. То есть вместо Вознесенья станет нечто вроде Нью-Чикаго, только лицом не к озеру Мичиган, а к Онего.
Раскинулось вокруг Онего, второе в Европе озеро по величине (первое — Ладога), первое по чистоте вод (свежо предание, но верится с трудом), со своими сорока семью породами рыб: лососями, форелями, палиями, судаками, сигами, ряпушкой, не говоря про щук с окунями; с 1152-мя реками и речками, устьями и устьицами. Теплоход пошел в озеро под явившее себя солнце, со спицами лучей. И пошло Онежское озеро, все идет, идет...
Позади была ночь редкостной для наших мест звездности. Над Ладогой, слева по борту, прорезывалась Луна, с вечной своей спутницей Венерой. Совсем уже позади осталась горестная наша Нева, с ее невским «пятачком», с комиссаром Соколовым, приплывшим с «пятачка» в Невскую Дубровку, по ледоходу 1942 года, с последним донесением от уже убитых, мертвых, стоявших насмерть и не отстоявших «пятачка». Он доплыл — со льдины на льдину, — был подобран беспамятный, почти бездыханный, но отогрет, ожил.
Идем рекой Вытегрой, превращенной в канал. Низкий, болотный, поросший кустарником берег, мыльная вода, побелевшие с исподу листья на ивах. Потом станет выше, зазеленеет отава в лугах, высыплют к берегу стожки, невеличкие, как вологодские мужички. Здесь Вологодчина. Из Вытегры родом Николай Клюев, то есть из деревни Коштуги, Вытегорского уезда Олонецкой губернии. Об этом наша всезнайка не знает, а я после отыщу у Клюева стихи, подобающие сему месту. Да и искать не надо, поэзия Клюева вся здешняя, заонежская, потому и всемирная:
Информаторша сказала, что в Вологде есть поэты: Романов, Фокина, Коротаев, прозаик Белов. И «рано ушедший из жизни Рубцов». Будто встал Коля Рубцов ранешенько утречком своей жизни, собрал котомку да и ушел. Где же ты, Коля? Где? Зачем? Оставил нам стихи, в них ищи, по ним догадывайся:
На весь теплоход и на окрестность поет Окуджава:
«Вот стоят у постели моей кредиторы...»
«Три судьи, три жены, три сестры милосердия...»
«Женщина, Ваше величество, как Вы решились сюда?..»
«Кто Вы такая, откуда Вы? Ах я смешной человек. Просто Вы дверь перепутали. Улицу, город и век...»