День был голубой, с перистыми облаками, с рассеянным холодным блеском солнца, с ожившей водой, с затопленными берегами, с лужами-кляксами водохранилищ. Все кончилось Череповцом — его отрицающими жизнь, утверждающими невозможность жизни дымами, слившимися в одну шапку, как ядерный взрыв. Устоявшийся, постоянный, неуносимый ветром, непроницаемый чад над Череповцом —прообраз преисподней для грешников, самими грешниками задымленной, чтобы, поджариваясь, еще и задыхаться.
На входе в Череповец блестел куполами «задействованный» на том свете храм, поодаль полыхало над трубой вечное адово пламя.
Прислонился к «Алексею Суркову» «Алтай», и неспроста: утром я рассказывал пассажирам нашего корабля про Василия Шукшина, про его родину Алтай. «Алтай» идет из Астрахани. Алтайские пассажиры посмеиваются: «Зачем вы в Астрахань? Незачем». Однако везут арбузы.
Выход из Шексны в Рыбинское море будет позже. Будет ночь выхода. День выхода истек. Хотя еще впереди кино и вечер «для тех, кому за тридцать». И — Боже! — как ужасно запрещение вина. О, корабль дураков! Глупые по пьянке, мы становимся ожесточенно-глупыми по трезвянке. Туристы из Донбасса ворчат: «Разве это жизнь?! Такой корабль! Надо чтобы огни и музыка!»
Ночью факел над дымами Череповца становится ярко-зловещим — дьяволов знак...
Ночью кончилось Рыбинское море, «А. Сурков» вплыл в Волгу. Утром я увидел с верхней палубы сразу пять церквей, разумеется, бросовых, одну о пяти головах... Кто на Волге не бывал, пол-России не видал!
Наш теплоход прижался левым боком к «Владимиру Ильичу» — собрату по плаванию, земляку, — у Ярославского речвокзала. «Владимир Ильич» проболтался сутки в тумане, припоздал; ему не оставалось ничего другого, как потереться бортом о борт своего собрата.
При прощании затейница «Владимира Ильича» поднимала написанные на больших картонах большими буквами слова популярных песен: «В целом мире нет, нет красивее Ленинграда моего», «Прощай, любимый город» и др. Ее щиты походили на таблицы для проверки зрения в кабинетах глазных врачей. Туристы «Владимира Ильича» пели по шпаргалке и одновременно проверяли свое зрение.
Затейница «Алексея Суркова» не приготовила шпаргалок, на борту судна-поэта никто не пел, судовой баянист помалкивал. Поэт и вождь мирового пролетариата расходились, как в море корабли.
Но до этого оставалось еще четыре часа тридцать минут — целая экскурсия по Ярославлю. Туристы «Владимира Ильиче» походили на туристов «Алексея Суркова», как братья и сестры-близнецы, будто все на одно лицо. Пересадить их с одного судна на другое, и эти запоют по шпаргалке, а те замолчат.
Приплыли из Ярославля в Кострому. Правый берег Волги низкий, мелколесный, кустарниковый, густонаселенный. Это — ниже Ярославля; Ярославль остался вверху. В начале XI века его основал ростовский князь Ярослав Мудрый. Однажды случилось ему убить медведя в овраге; овраг стали звать Медвежьим; потом еще долго за Ярославлем сохранялась слава «Медвежьего угла»; ярославцев звали «медвежатниками». Медведь и в гербе города Ярославля...
В Ярославле еще не опали листья с лип и ясеней. На приволжских ярославских бульварах пахнет так же, как на бульварах Архангельска у Северной Двины и на бульварах Николаевска-на-Амуре. Тут русский дух, тут Русью пахнет, то есть большой русской рекой.
Экскурсовод Ярославского бюро туризма Александра Сергеевна отвесила нам поклон по-русски: «Добро пожаловать». Мы пошли за нею по Руси, частью сохраненной, частью отреставрированной. Увидели скрестившего на груди руки, над Волгой, Николая Алексеевича Некрасова, который погибал в Петербурге, а потом оживал у себя на родине, в Карабихе. Можно постоять рядом с ним, с книжкой Некрасова в руке, раскрыть наугад, повздыхать вместе с поэтом, заверить его, что — не забыт, возвышен, не зря...
Уплыла в небытие Кострома, с ее многовековой принадлежностью к Российскому государству, с ее ветхим дебаркадером, безо всякого речного вокзала, с беседкой на бугре, некогда на валу — вал укоротили в связи с каким-то строительством; беседку перенесли на бугор. В этой беседке любил посиживать Александр Николаевич Островский. И добрую половину своих пьес он посвятил волжскому купечеству. И «Жестокий романс» по «Бесприданнице» Эльдар Рязанов снимал вот здесь, в Костроме. И дебаркадер все тот же, что был во времена купца Паратова...