— Ча-арлис, — вальяжно произносили они. — Мы так рады снова тебя видеть. Как здорово. Вы с Гайойей такая чудесная пара. Так хорошо подходите друг другу.
Но так ли это? Впрочем, он считал, что да.
Зал гудел, словно улей. Стенгард с Ниссандрой были в Нью-Чикаго и видели там танцы на воде… Арамэйн присутствовал на чанъаньском пире, длившемся — вы не представляете! — двое суток подряд!.. Хоук и Гекна ненадолго слетали в Тимбукту поглазеть на прибытие каравана с солью — и теперь их тянет обратно… Грядет прощальный вечер в ознаменование конца Асгарда, ни в коем случае не пропустите… Ну а как насчет этого нового города, Мохенджо-Даро, какие у вас планы?.. Мы уже забронировали места на церемонию открытия — нельзя упускать такую возможность… Ну да, Константинополь скоро будет, непременно. Проектанты уже вовсю штудируют про Византию… Как здорово, что мы здесь повстречались, ты выглядишь отлично, как всегда… Была уже в библиотеке? В зоопарке? Храм Сераписа посетила?..
За общим гомоном экскурсовода было не слышно.
— Чарлис, ну как тебе наша Александрия? Такая же, какой была и в прошлом? Ты ведь в свое время там бывал?
Откуда им знать, что в то столетие, в котором жил Чарльз Филлипс, подобная Александрия существовала только как легенда. Они, видимо, считали, что все воссозданные ими города более-менее друг другу современны. Рим цезарей, Александрия Птолемеев, Венеция дожей, Чанъань эпохи Тан, Асгард богов-асов — в любом из них реальности и вымысла не больше и не меньше, чем в прочих. Любой из городов для них — частица равно незапамятных времен, фантазия на тему прошлого, жемчужина, добытая со дна темной пучины. Им незнакома хронология, неведом исторический контекст. Все прошлое для них — раздольное безвременное царство. Так как же он, житель Нью-Йорка образца 1984 года, мог не видеть в свое время этот маяк? Юлий Цезарь и Ганнибал, Елена Троянская и Кард Великий, Рим гладиаторов и Нью-Йорк «Янкиз» и «Мэтс», Гильгамеш и Тристан, Отелло, Робин Гуд, Джордж Вашингтон, королева Виктория — для них все эти города и люди в равной степени реально-нереальны. Минувшее для них — большое равномерное пространство, где можно запросто перемещаться из точки в точку. Так отчего же он не видел маяк раньше? Чарльз не пытался объяснял, им — в сотый раз. Он сделал проще. Он сказал:
— Понятия не имею. В Александрии я впервые.
Они провели в городе всю зиму, возможно захватив и часть весны. Там, где находится Александрия, сезонные различия весьма условны. Да и течение времени для людей, вся жизнь которых состоит из одного только путешествия, почти неуловимо.
Каждый день город чем-то удивлял. Взять тот же зоосад: чудесный пышный парк, насыщенно-зеленый, что удивительно для столь засушливых краев. Его вольеры были так просторны, что обитавшему в них необычному зверью жилось не хуже, чем на воле. Наряду с африканской фауной — верблюдами, носорогами, газелями, львами, страусами, дикими ослами — здесь содержались единороги, василиски, гиппогрифы и даже огнедышащий дракон с радужной чешуей. Неужели в зоопарке подлинной Александрии были драконы и единороги? Сомнительно. А здесь — пожалуйста! Похоже, здешним неведомым умельцам все равно, что производить: мифических созданий или верблюдов и газелей. Но что ни говори, а для Гайойи и прочих горожан все жившие в зверинце существа равно мифичны. Носорог внушал им благоговейный трепет не меньший, нежели гиппогриф. Насколько Филлипс мог судить, почти все представители его эпохи из числа млекопитающих и птиц к этому времени повымирали, осталась, может быть, лишь горстка кошек и собак, однако многих воссоздали.
А библиотека! Утерянная сокровищница, вырванная из пасти времени! Громадные колонны и стены из мрамора, высокие своды просторных читальных залов, смутные извивы простирающихся в бесконечность стеллажей. Папирусные свитки на полках, ощетинившиеся семьюстами тысячами черенков из слоновой кости. Тихонько копошащиеся там и сям улыбающиеся библиотекари и грамотеи, витающие в эмпиреях.