По крайней мере, благодаря своей ископаемосги он без проблем мог поддержать беседу на вечеринках. Расскажи про войну, просили окружающие, расскажи про выборы. Про деньги. Про болезни. Им хотелось знать все, впрочем, слушали не особо внимательно — их глаза быстро тускнели. Он живо описывал им транспортные пробки и политические проблемы, дезодоранты и витаминки-драже. Рассказывал о сигаретах и газетах, метрополитенах, телефонных справочниках, кредитных карточках и баскетболе. «А ты сам из какого города?» — спрашивали они. «Из Нью-Йорка», — отвечал он. «А из когдашнего? Ты вроде говорил, семнадцатый век, да?» — «Двадцатый», — поправлял он. Они переглядывались и кивали. «Обязательно надо соорудить, — говорили они. — Всемирный торговый центр, Эмпайр-стейт-билдинг, Ситикорп-центр, собор Святого Иоанна Богослова — просто чудесно! Стадион „Янки“. Мост Верразано. Мы все это сделаем. Но сначала — Мохенджо-Даро. А потом, пожалуй, Константинополь. В твоем городе жило много людей?» — «Семь миллионов, — отвечал он, — Причем только в пяти центральных районах». Они кивали, любезно улыбались, отнюдь не устрашенные числом. Им что семь, что семьдесят семь — безразлично. Просто наплодят сколько угодно эфемеров. Но… насколько хорошо у них получится? Он ведь не мог в полной мере судить по Александрии и Асгарду. В здешнем зоопарке у них единороги и гиппогрифы, живые сфинксы шастают по помойкам, и его это не особо смущает. Эта их причудливая Александрия почта совершенна в историческом плане, а то и лучше. Но как печально, как неприятно будет, если в вызванном из небытия Нью-Йорке Гринвич-Виллидж окажется в центре, Таймс-сквер — в Бронксе, а сами ныойоркцы, спокойные и вежливые, будут изъясняться со слащавым акцентом саваннцев или новоорлеанцев. Перед этим народом раскрыто все необъятное прошлое, им есть из чего выбирать: Ниневия, Мемфис фараонов, Лондон Виктории, Шекспира, Ричарда Третьего; Флоренция Медичи, Париж Абеляра и Элоизы или Луи Четырнадцатого, Монтесумов Теночтитлан, Атауальпов Куско; Дамаск, Санкт-Петербург, Вавилон, Троя. Опять же города вроде Нью-Чикаго — грядущие для Чарльзовой эпохи, но старина глубокая для них. При таком богатстве, такой безграничности выбора даже грандиозному Нью-Йорку еще долго ждать своей очереди. И будет ли он еще среди этих людей, когда они соорудят Нью-Йорк? Быть может, Чарльз им к тому времени наскучит и будет возвращен туда, откуда взят? Или, того гляди, он просто постареет и умрет. Ведь даже здесь, как он подозревал, он мог внезапно умереть. Хотя пока что вроде бы никто не умер. Неизвестно. Чарльз осознал, что в общем-то он ничего толком не знает.
Весь день дул северный ветер. Городское небо застлали несметные полчища покидавших теплые края птиц. Священные ибисы с визгом носились по небу, тысячами спускались вниз и шастали по всем дорогам, хватая пауков, жуков, мышей, отходы мясных лавок и пекарен. Прекрасные, но отвратительно вездесущие, плюс ко всему загадившие все и вся; каждое утро эскадроны эфемеров заботливо очищали стены зданий от птичьего помета. Гайойя почти не разговаривала с Филлипсом. Замкнулась, охладела, помрачнела. Временами даже казалось, что она приболела. Он ощущал, что дело тут сугубо личное, не стоит донимать ее расспросами. Она вдруг стала религиозной и оставляла дорогие подаяния в храмах Сераписа, Изиды, Посейдона, Пана. Однажды трижды за день взбиралась на маяк и даже не запыхалась.
Как-то вечером Филлипс вернулся из библиотеки и увидел, что Гайойя сидит на террасе нагишом, с ног до головы измазанная каким-то ароматным зельем. Неожиданно она произнесла:
— По-моему, пора отсюда сваливать, как ты считаешь?
Гайойя порывалась посетить Мохенджо-Даро, но тот пока что для туристов был закрыт. Пришлось лететь восточнее — в Чанъань, где они давно не были. Филлипс сам предложил: он надеялся, что красочный космополитизм старой танской столицы поднимет настроение Гайойе.
На этот раз им выпала редкая честь погостить у самого императора. Обычно прошение подается заблаговременно, но Филлипс поговорил с влиятельными Гайойиными друзьями, намекнув, что у нее хандра, и те быстренько все уладили. У южных Врат добродетельной мудрости их встретили три беспрестанно кланяющихся чиновника, наряженных в струящиеся желтые одежды, подвязанные пурпурными кушаками. Они провели Чарльза и Гайойю в предоставленный им павильон, который находился рядом с императорским дворцом, неподалеку от Запретного сада. Внутри было светло и просторно: оштукатуренные стены, потолочные балки из какой-то темной пахучей древесины. На изжелта-зеленой черепичной крыше играли рециркуляционные фонтаны, обеспечивая бесконечный прохладный ливень. Балюстрады резного мрамора, золотые дверные ручки…