Вот она, родная Русь, корневая и окраинная, убогая и обильная, с ее характерными типами — с барином, живущим «в свое брюхо», и нищим мужичком, просящим милостыню. И уже не только перед глазами повествователя, а перед глазами читателя «мелькают родные и знакомые крыши, окна, лица, обычаи». И голос автора с его неотступной мыслью о главном. О чем? «Я ведь уже сказал вам, что искомый результат путешествия — это параллель между чужим и своим. Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что, куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, никакие океаны не смоют ее»[150]. Вот о чем, оказывается, неотступно думает этот «добродушно-ворчливый человек», автор книги — о родном крае, о России, о почве родной Обломовки, которой не смыть никаким океанам. Какой образ! В горьких испытаниях ХХ века многим русским людям пришлось на себе испытать верность этого наблюдения писателя: куда бы ни забрасывала судьба русского человека, он уносил с собой почву родной земли. И крупицей этой «почвы» — его великолепнейшего слоя культуры — всегда был Гончаров, его знаменитые романы… В своих размышлениях Гончаров находит достойное место России, русскому народу, многонациональной стране в мировой цивилизации, в мировой культуре. По его заповедной мысли, как человек имеет свой нравственный долг перед семьей, племенем, народом, так народ имеет свой долг перед человечеством. Русскому народу предстоит сказать свое слово, творить свой путь просвещения народов и цивилизации, освоения холодной Сибири, берегов и земель Дальнего Востока, земель Тихого океана. В наши дни бойкие публицисты и критики задним числом осуждают такие надежды на будущность России, на ее птицу-тройку (гоголевский образ тех лет) как самонадеянность, неоправданное мессианство, православие и т. д. И уже «изнутри» отказывают русскому народу во «всемирной отзывчивости», считая, что Россия вызвала «всемирный страх перед своей воинственной мощью», — пишет один из критиков в статье «Мифы и прозрения»[151]. Чем же навеян этот страх? Победой в Великой Отечественной войне над фашизмом? Спасением мира от гитлеровской чумы? Умением прийти на помощь в годы испытаний и бедствий — загляните в историю, сколько раз Россия спасала мир то от одного, то от другого нашествия. И не Россия в ХХ веке посылала своих летчиков сбрасывать атомные, напалмовые и прочие бомбы на мирные города других стран. Отрицая патриотизм, соборность, православие, такие ортодоксы или ревнители плюрализма (на словах, разумеется) больше всего расстраиваются оттого, что сторонники патриотической идеи пекутся не о том, о чем пекутся современные «плюралисты»: «Далеко не случайно, — продолжает тот же автор, — возникло само это тавтологическое соединение „национально-патриотического“, ибо в нем отражается не столько национальная, сколько национально-государственная идея: не о сохранении русской нации, а о сохранении российской державы прежде всего заботятся ее ревнители»[152]. Вот вам и прозрение! Оказывается, по логике адептов плюрализма (на словах) русский народ — и другие, живущие вместе, в едином государстве можно сохранить, не сохранив российской державы, России! Разломив Россию, пустив ее на распыл, ибо защита России, державы, единого государства именуется такими авторами «великорусским национализмом». Как тут не вспомнить ряд знаменитых произведений, от «Клеветникам России» Пушкина до «Скифов» Блока и стихотворения Рубцова «Россия, Русь, храни себя, храни!» Выходит, Россию надо защищать и от подобных кликушествующих доброжелателей, презрительно отзывающихся о великой державе. Какое отношение это имеет к предмету нашего исследования, к «Фрегату» Гончарова? К творчеству Гончарова в целом? Самое прямое: в его романах и очерках путешествия история наших надежд, наших упований, нашей национальной самокритики, продиктованной любовью к родной Обломовке, к русской земле, заботой о ее завтрашнем дне.
* * *По-своему зазвучала в книге Гончарова «поэзия моря». Не условно-романтического, а реального, будничного и несказанно притягательного. Это в самом начале он напишет в письме: «Я не постиг уже поэзии моря, может быть, впрочем, и оттого, что я еще не видал ни „безмолвного“, ни „лазурного“ моря и, кроме холода бури и сырости, ничего не знаю»[153]. В контексте письма — знаменитое стихотворение Жуковского, которое начинается словами: «Безмолвное море, лазурное море…» Полемика с романтическим видением «поэзии моря», будь то Жуковский, Бенедиктов или ранний Пушкин («Прощай, свободная стихия…») живым лейтмотивом проходит через все «путешествие». За время плавания Гончаров увидит самое разное море. И русский человек откроется ему во всем многообразии своей натуры. Правда, скажем и то, что фигуру русского матроса, конечно, не пришлось в литературе открыть Гончарову. И офицеры даны очерково. Но чего стоит фигура вестового Василия, Сеньки Фаддеева! — сколько здесь подмечено не только индивидуального, но и национального, подлинно крестьянского, народного.