В толпе мелькнул и Мирабов, крепко держащий дочь за руку. Давлятов протиснулся к нему, и Мирабов, почувствовав что-то неладное, участливо спросил:
- Что-нибудь случилось?
- Какой-то тип явился ко мне с прибором, - охотно признался Давлятов. - Что-то прощупывал во дворе, измерял... искал тайную типографию, где размножают эти почтовые предупреждения... Подлец Шаршаров наклеветал на меня... Вообще меня поражают эти наши либералы-правдолюбцы, - все более возбуждаясь, продолжал Давлятов. - На Западе Шаршаров писал пасквили о жизни в Союзе, в Союзе он пишет доносы, обвиняя честных людей в недозволенной деятельности в пользу Запада... кто хорошо платит, под дудку того они и воют, - не совсем удачно ввернул в свою речь Давлятов избитую поговорку и сам же сморщился от этой безвкусицы.
Мирабов не ответил ему, и они оба помолчали, прислушиваясь к разговорам вокруг. У всех на устах была сегодняшняя телепередача с участием сейсмосветил. Возмущались тем, что академики все затуманили. Особенно тот, который набросился чуть ли не с бранью на бедного гражданина Сали-ха. Возмущавшийся неожиданно переменил тон и захохотал, изображая привычку фемудянского академика все время с подозрением щурить глаза и вытягивать губы.
Стоящая рядом женщина тоже расхохоталась и в ту же минуту вдруг стала падать. Ее подхватили и уложили, обморочную, прямо на скамейке, закричали в один голос:
- Есть ли здесь врач?!
- Есть! Есть! - побежал, расталкивая толпу, Мирабов, открывая на ходу чемоданчик с лекарствами.
Давлятов схватил за руку дочь Мирабова, опасаясь того, что она может убежать. Мирабова пропустили вперед, он опустился на колени, всматриваясь в лицо женщины, лежавшей в обмороке.
- Каталепсия, - сказал Мирабов. - Бывает от напряжения, когда непроизвольным смехом подавляется подспудный страх...
Этих слов, казалось, было достаточно, чтобы к женщине вернулось сознание. На судорожном лице ее открылись щелочки глаз. Несколько мгновений она смотрела, не понимая, где она и что с ней, затем испуганно подняла голову.
- Который час? - спросила она тихо.
Все вздрогнули от ее вопроса, возвращавшего к тревожному ощущению времени. Какой-то гражданин дрожащей рукой вынул карманные часы:
- Пять минут одиннадцатого... - Сказал и вдруг понял, что время перевалило. - Да, да, пять минут... миновало! - воскликнул он, щелкая крышкой часов.
- Миновало! Миновало! - подхватили все.
Приступ, уложивший гражданку, невольно отвлек всех от хода времени, уже перевалившего за тревожную черту. И теперь все были на редкость предупредительны к больной. Женщины ни за что не хотели отпускать ее одну домой, гражданин с карманными часами пожелал подвезти ее на собственной машине... словом, долго не отходили... Мирабов затерялся в толпе, и Давлятову пришлось успокаивать его дочь.
- Наверное, еще с кем-то случилось плохо. Папа бросился на помощь.
- Он мне совсем не папа, - резковато возразила Хури и ничем не ответила на удивленное восклицание Давлятова: "Как это не папа?"
По их подавленному виду Мирабов догадался об обмене короткими репликами между Давлятовым и дочерью, печально вздохнул. Давлятов проводил отца и дочь к их дому, проникаясь сочувствием к Мирабову и радуясь в душе тому, что живет бобылем.
Хури легко вбежала за ворота, Мирабов задержался на улице.
- Она и вам внушала, будто бы я не ее отец?
- Да, но... - не зная, что ответить, развел руками Давлятов.
- Хури вообразила, будто я ее приемный отец... а настоящий отец принц благородных кровей - будто бы ищет ее по всему свету. Но злые люди в их числе и я - умышленно скрывают ее местонахождение... Это проскальзывало в ее словах и раньше, но сейчас она просто с ума сходит. Стала чрезмерно раздражительной, по ночам плачет... Боится, как бы принц-отец не остался погребенным под обломками хрустального дворца... Странные они, наши дети. Неприятие реальной жизни вокруг, с обманом и фальшью, выражается у одних в жестокости и цинизме, у других - в переживании выдуманной ими сказочной жизни. - Мирабов повернулся к воротам, как бы боясь, что дочь может подслушать их разговор... и между створками, освещенными светом из глубины двора, прорисовалось лицо Нахангова, в глазах которого блеснули слезы. - Не знаю, чем я обидел ее? Разве я плохой отец? Не лучше, правда, но и не хуже других... Извините, я пойду. Вздремну часок-другой, пока не начнутся звонки-вызовы. И в эту ночь, уверен, знакомые не оставят в покое. Но что поделаешь, всякие нервные, сердечные приступы настигают, как правило, после полуночи. - Мирабов вяло пожал руку Давлятову и протиснулся в полураспахнутые ворота...
Едва Давлятов ступил на свою улицу, как услышал голос Нахангова, доносившийся с его двора:
- Наргизахон! Батурбек! Сначала вас нельзя было туда загнать, теперь же не выгонишь!
- Шербек решил спать в бункере, - послышался детский голос. - Говорит, что там красивее и уютнее, чем в верхнем доме...
- Нет, нет! - запротестовал Нахангов. - Так не должно быть! Не должна семья быть раздробленной, одни внизу, другие наверху. Семья священна и неделима - и такой она останется и в радости и в тревоге... - И, будто услышав шаги Давлятова на улице, выглянул за ворота, чтобы лишний раз напомнить соседу: - Руслан, вы не забыли о нашей конференции? Подготовка к ней идет полным ходом, создан оргкомитет... Так что думайте, шевелите мозгами... Ваше выступление должно произвести фурор!
- Я думаю... - сказал уклончиво Давлятов и вдруг вздохнул тревожно.
- Что с вами? - спросил чуткий Нахангов.
- Смотрю на вас и завидую доброй завистью, - проговорил, вымучен-но улыбаясь, Давлятов. - У вас семья спаянная. И дочь вас так любит... А я каждый вечер возвращаюсь в дом, где бродят одни лишь призраки...
- Да, семья моя - образцовая и вместе с тем типичная, - сказал Нахангов. - Мы сумели создать новую семью, из духа которой изгнана идея Бога. Семья эта зиждется на иных, более прочных связях: их держит в своих руках Отец (с большой буквы!), отец-атеист, образ которого олицетворяет для домочадцев одновременно и вечность и быстротечность бытия. В новой семье все движет не слепая вера, не вера вообще, а вера опыта, вера рук, глаз... все можно попробовать на зуб, проверить, потрогать... Это трудная вера, но достойная человека. И мы дали эту веру ему... Мы отвергли легкое, иллюзорное и выбрали трудное, ибо служим человеку в его каждом дне, в каждом миге его жизни... что же касается вашего одиночества, друг мой, вдруг заговорил Нахангов не своим голосом, и, когда Давлятов удивленно поднял голову, опущенную от смущения, мелькнуло лицо Мирабова, хотя и ненадолго, - ваше одиночество можно легко скрасить... свяжитесь с той особой, с которой провели бурные дни... и, может быть, она признается в том, что этот незаконнорожденный - плод вашей страсти. Ха-ха! - заключил свои слова Нахангов смехом. - Эта шутка, уверен, поможет вам спокойно уснуть... Шутка! Шутка!
- Шутка, конечно, я понимаю, - пробормотал Давлятов, хотя с этой минуты в его душу примешалась еще одна смутная тревога...
VIII
Сегодня вечером в своих почтовых ящиках шахградцы обнаружили среди газет "Шахградская правда" и "Вечерний Шахград" конверт с очередным посланием ОСС - Общественного совета спасения.
"Несмотря на то, что в нашем граде за двухтысячелетнюю его историю произошло десять тысяч четыреста сорок семь землетрясений различной силы, вчитывался в слова послания Давлятов, - очень слабо велась сейсмологическая пропаганда среди населения. ОСС поставил себе задачей за оставшиеся до очередного землетрясения дни как-то восполнить этот пробел. При желании каждый шахградец сам может определить силу толчка по принятой в цивилизованных странах двенадцатибалльной системе.
Один балл. Не ощущается ни людьми, ни животными.
Два балла. Ощущается только теми людьми, которые находятся в покое, чаще на верхних этажах зданий. Легкие люстры иногда покачиваются.
Три балла. Отчетливо ощущается в помещениях, особенно на верхних этажах, хотя многие люди еще не осознают, что это толчок землетрясения; им кажется, что земля дрожит от проезжающего недалеко трамвая или поезда метро.
Четыре балла. Днем ощущается в помещении многими, вне помещения - лишь немногими людьми. Ночью некоторые из них просыпаются. Сдвигается с места посуда, открываются ставни окон и двери, стены трещат. Такое впечатление, будто тяжелый грузовик ударился о стену вашего дома.