Мелис, видя растерянность Давлятова, сделался нарочито циничным:
- Почему я должен что-то рассказывать? Вы кто мне? Все, что случается со мной, - это мое. Ни теплоты между нами, ни доверия. Я вам расскажу, а вы пойдете и продадите меня ради собственного спокойствия...
- Ты совершил ужасное. И боишься признаться как мужчина. - Давлятов сел в кресло, почувствовав головокружение.
Мелис походил по комнате босой, заложив руки за спину. Чувствовалось, как он заново переживает случившееся и желает выразить это как можно вдохновеннее.
- Главное, земля успокоилась. Она требовала жертвы и получила, произнес он с удовольствием, подчеркивая каждое слово.
Давлятов, обессиленный, еще глубже ввалился в кресло, чувствуя, как к горлу подкатывается истерический комок.
- Убил?! Ты убил... человека?
Мелис нисколько не растерялся, наоборот, все еще переживал чувство удовлетворения содеянным, потому Давлятов со своими вопросами казался назойливым.
- Это вы узнаете у следователя... если, конечно, донесете на своего приемного сына... Впрочем, донесете, я знаю. Вы из поколения тех, кого учили доносить еще со школьной скамьи...
- А ты - мерзавец! - Какая-то сила заставила Давлятова вскочить с места. - Убивать нравственнее, чем доносить?
- Если ради общего блага - то нравственнее, - зло глянул на него Мелис, и этот взгляд его словно подтолкнул Давлятова к дверям, и он бросился из гостиной с криком:
- Он - убил?! Мама, ты слышишь?! Что теперь будет?! Как будто нам землетрясения мало!
- Что вы не поделили? - услышав крики, Анна Ермиловна заторопилась в дом, споткнувшись о порог.
Встретившись с ней у дверей, Давлятов, непонятно отчего, разом лишился всей страсти и злости и даже растерялся, не зная, какими словами ей все объяснить.
- Видишь ли... он сотворил нечто ужасное, но не хочет в этом признаваться... и, как всегда, хамит и грубит...
- Ну как с тобой не грубить? - Анна Ермиловна укоризненно покачала головой. - Ты с самого утра такой несносный... Марш на работу! Марш! Иначе будет ужасный скандал в благородном семействе. Я стану на защиту Мелиса...
- Это отчего же? - обиделся Давлятов.
- Тебя-то я как-нибудь сорок лет знаю, а его всего неделю. И не думаю, что он такой безнадежный...
- Ты, не видя стервеца в лицо, уже защищала его. - Давлятов, будто задыхаясь, потеребил воротник рубашки и пошел к выходу. - Разбирайтесь сами... из благородных ли побуждений это убийство или же... - Давлятов, не зная, как выразиться, постоял у открытых ворот, мрачно поглядывая на улицу. И, в сердцах махнув рукой, пошел не всегдашней дорогой, а в обратную сторону, жалея, что не сказал фразу, которую обдумывал уже несколько дней, чтобы хоть как-то уточнить свои отношения с матерью: "...И вообще, похоже, что ты приехала не облегчить мне жизнь, а наоборот..."
Спускаться в метро, на службу, не было уже смысла. В эти суматошные дни начальство может не заметить его отсутствия на работе. Зато, как опоздавшему, у первого же входа в метро сделают ему отметку на удостоверении личности.
"Личность, личность, как высока твоя цена", - иронически пропел Давлятов и тут почему-то вспомнил телефон гостиницы.
В предвкушении чего-то юмористического набирал он в телефонной будке номер 33-22-02, уверенный, что снова услышит механического теле-фоноробота. Но - удивительно, - едва он набрал последнюю цифру, сразу же раздался в трубке голос фемудянского академика, словно тот в нетерпении ждал звонка Давлятова. Давлятов опешил, хотя фемудянин настойчиво приглашал его к разговору: "Прошу вас, говорите... академик слушает..."
- С вами говорит Салих, - выдохнул Давлятов наконец.
- А, гражданин Салих! - будто обрадовался фемудянский академик. Почему же вы не пришли? Я вас весь вечер прождал... Там, где мы договаривались...
"А где мы договаривались?" - хотел было спросить Давлятов, но от такого неожиданного поворота снова смутился и повесил трубку.
Он потоптался в будке, тяжело дыша, недовольный своим поступком: "Нехорошо... оробел, как дитя. И перед кем? Перед демагогом..." И снова стал крутить диск, настраивая себя на длинное объяснение с юмористическими пассажами и меткими обвинениями.
На сей раз вместо вкрадчивого голоса фемудянского академика в ухо ему выстрелило: "Гражданин/ка/, если ты /вы/ желаешь/ете/ иметь дело с Бюро гуманных услуг..."
- Алло? Алло? - в отчаянии дул в трубку Давлятов. - Какой у вас телефон? - словно механический голос мог прервать свой повторяющийся текст и вежливо ответить ему.
"..Желаю/ем/ успеха..." - отчеканил хвост фразы телеробот и после короткого визга, свиста, означающего паузу, настроился повторить записанное: "Гражданин/ка/..."
Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33 - 22 02.
- Академик Златоуст слушает, - послышался на том конце провода голос человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и не совсем ясным.
- Товарищ Златоуст? - удивился Давлятов.
- Да?! Да?! - подбодрил его Златоуст. - Это гражданин Салих. Рад вас слышать... Что случилось? Я вас весь вечер прождал.., в назначенном месте...
- Я это место не вспомнил... - не своим, хриплым голосом сказал Давлятов и почему-то снова подул в трубку. - Алло?
- Ах, не вспомнили! Как жаль! Третий столик справа в ресторане "Звезда Востока". Вспомнили теперь? Ах вы такой-сякой, - слегка добродушно пожурил его Златоуст.
- Мне место нужно в Хантемировском кладбище, - неожиданно для себя выпалил Давлятов. - На участке, где покоятся министры, академики...
На том конце провода отчетливо прослушивалась тяжелая пауза, словно вместо сочного вкуса мяса во рту Златоуст ощутил горечь желчи и поперхнулся.
- А вы, гражданин Салих, не потеряли чувство юмора в эти сумасшедшие дни - похвально! - с досадой проговорил Златоуст. - Никогда бы не поверил, что вам, потустороннему человеку... в потустороннем мире было спокойно лежать рядом с министрами и академиками. Никогда бы не поверил! Будьте здоровы! - И тот конец провода донес до уха Давлятова короткие гудки.
"Пропесочил", - усмехнулся Давлятов, но тут же наполнился гневом. Захотелось сказать ему в лицо... в ухо все, что думал Давлятов о Хантемировском кладбище, об академике, сейсмонауке и прочее, прочее критическое, либеральное, чему научился в то короткое, но яркое время, когда сочинял для альманаха "Белая медведица". Но вместо Златоуста ему проскрипел на ухо тот самый робот, нудный и леденящий: "Гражданин/ка/, если ты/вы/..."
- Если мы, вы, они... - передразнил его Давлятов и повесил трубку. Кстати, сделал это вовремя, ибо очередь, собравшаяся у кабины, уже желая выдворить его оттуда силой, угрожающе постукивала по стеклу.
Давлятов выскочил прямо на очередь, которая от неожиданности отпрянула, и заторопился к открывшемуся недалеко проспекту.
Страшное ощущение непричастности охватило его. Неужто, подумалось Давлятову, все это из-за того, что не мчится он сейчас в дрезине по сырым тоннелям, со стальной каской на голове, направляя луч фонаря на округлые поверхности, затянутые трубами и кабелями, желая обнаружить трещину от давления или смещения земли, зловещий вестник предсказанного... катастрофического...
С каждым днем все заметно нагнеталось... и уже близко к тому последнему, предсказанному сроку... "...но не позже тридцати дней...", толпы, собирающиеся на открытых пространствах в один и тот же час, редели, излучая все более слабые и слабые дозы электрического поля страха...
И не оттого, что все меньше шахградцев верило в роковой день, устремлялись они теперь подальше, в еще не тронутые сентябрьским духом, зеленые местечки за городом - Кумчан, Данган, Ичмуллу, где за последнюю неделю натянули, подняли, надули палаточный городок на пятьдесят тысяч семей, и еще ехали и ехали мимо милицейских постов... Градосовет в первый день решил было выселить палаткожителей, не имеющих на такое жительство разрешения, но Адамбаев вовремя вспомнил, что за чертой Шахграда его власть кончается, и передал дело о незаконном заселении зеленых местечек в облсовет, который оказался, в свою очередь, не таким волевым, собранным... под стать своим ленивым, полусонным владениям; словом, по сей день не решили, что делать с палаточным Шахградом.