- Если бы вы сами заранее заявили о находке под вашим домом, то треть стоимости была бы вашей, - рассудительно пояснил Лютфи.
- Сколько же это?
- Рублей двадцать... Сейчас их столько, этих бомб, что цена на них все падает...
- Двадцать? - удивленно переспросил Давлятов.
- Да. Но чтобы получить эти двадцать рублей, вы должны вступить в сговор с Байбутаевым, чтобы он изменил поданный ранее рапорт о находке... Тогда вы поделите с ним по десятке...
Кажется, более всего в этой истории смутила Давлятова цена бомбы десять рублей, и он шел обратно в свой бункер с такой досадой на душе, что не замечал никого вокруг. А зря, он многое заметил бы любопытное. К примеру, эту старуху, сидящую в оцепенении на скамейке в центральном сквере, крепко ухватившись за зонтик, с мыслью, что в момент толчка взлетит в воздух и плавно закружится, увлекаемая куполом зонтика... Как только причудливо не мечтается. Странно-причудливо, и это тоже черта шахградцев.
Давлятов вбежал во двор Нахангова с другой стороны улицы, ибо не желал встречаться с зеваками возле собственного дома. Если бы не этот обходный маневр, он бы удивился сегодня обилию машин и экскаваторов, увидел бы сосредоточенные лица тех, кто руководил безопасным извлечением бомбы. Ждали с минуты на минуту наряд милиции, чтобы оцепить дом. Решили было опрыскать дом снаружи каким-то раствором, а затем поднять весь дом и поставить его в стороне, обнажив опасную штуку. Все это по инструкции надо было сделать быстро, в течение одного часа... Один час - и нет в помине дома, стоящего уже триста лет.
Во дворе Давлятов чуть было не наскочил на игрушку-ракету, которую, пыхтя, толкал сын Нахангова - Батурбек. Мальчик закричал, махая руками, и Давлятов попятился вдоль стены, ожидая, что из всех окон высунется родня Батурбека, чтобы подхватить его крик.
И только в бункере, в своей комнате, он немного успокоился.
"Что это со мной? - подумал Давлятов. - Куда меня несет? Проскочил мимо дома - и снова в бункер!"
Ощущение неприкаянности и бездомности охватило его. Человек, по натуре склонный к одиночеству, Давлятов вдруг тоскливо подумал о том, что потерял все свои связи, которые еще поддерживали его, и это чувство локтя, поддержки особенно сильно было в тот день, когда Салих в нем предсказал землетрясение в Шахграде. И хотя теперь, когда выяснилось, что Салих в нем (или Давлятов в Салихе) доставляет одни лишь хлопоты и неприятности и Давлятов почти разоблачил в себе лжепророка и шарлатана Салиха, о чем он завтра публично заявит на Всеазиатской конференции атеистов, все равно что-то подтачивало душу и угнетало. Наверное, оттого, что он не попрощался со своим домом - через полчаса на его месте будет ровная площадка с химическим покрытием, создающим впечатление девственности, первобытности, будто место это тысячелетиями не было заселено.
Впрочем, что за сентиментальности? Разве нежилой теперь дом, лежащий на адской штуке, достоин того, чтобы оплакать его судьбу?
Щелкнуло и зашипело табло над дверью, и, будто угадав его мысли, На-хангов обратился к своему узнику механическим голосом:
- Добрый вечер! Вы сегодня опоздали! Хочу сообщить вам: начало нашей конференции в десять часов, регистрация делегатов во дворце "Зарево востока" в восемь утра. Так как на Всеазиатскую конференцию допускаются только академики, Бюро гуманных услуг изготовило специально для вас удостоверение академика. Его вам выдадут у стола регистрации. Вечером, после первого дня конференции, вы обязаны вернуть удостоверение администрации... Второе... Анна Ермиловна просила встретиться с ней на новой квартире... Желаю вам спокойной земли...
Давлятов встрепенулся от неожиданности и сказал табло:
- Простите, мне хотелось сказать... - Но табло уже смотрело на него холодным, серым блеском, с непроницаемым спокойствием, за которым скрывалась ирония под маской шута, трагика, альфонса...
XXV
Изгнание Давлятовым беса-искусителя произвело фурор на Всеазиат-ской конференции. Было так глубоко и вдохновенно (кажется, Давлятову впервые удалось соединить эти два качества в ораторском искусстве - глубину с вдохновением, у других, даже Платона, они обычно отскакивали друг от друга), что бывшие буддисты, гадяне, фемудяне, католики, муслимы, ин-дуисты, ныне академики, первое время даже не задумывались над тем... Дав-лятов? Давлятов? Откуда такой академик? Чем он прославился и какими трудами знаменит на всеазиатском уровне? Не задумывались, пока не вышел следом другой оратор и в обычной академической манере не стал излагать тезисы своего главного труда: "Роль весенних лесопосадок в подавлении суеверий, рождающихся от предчувствия землетрясения". Здесь и охватило зал любопытство относительно академика Давлятова. Одни утверждали, что давно знают Давлятова и даже на дружеской ноге с ним, другие от смущения отводили глаза, сам же виновник вместо того, чтобы вернуться на свое место в президиуме, почему-то спустился в зал и прошел легкой мальчишеской походкой в самый задний ряд и сел у выхода, вызывающе улыбаясь. К нему поворачивались и на него оглядывались, и всеобщий интерес к личности новоявленного академика достиг пика в момент, когда к трибуне подошел сам шеф-устроитель конференции Нахангов, чтобы прочитать доклад на тему "Научный взгляд на ад, рай и чистилище и его роль в подавлении суеверий, предшествующих землетрясению" - вот так длинно и литературно нескладно, но зато логично и убедительно. И, чувствуя это всеобщее любопытство, Давлятов не выдержал и выскочил из зала, и на этой лихорадочной волне, будто вместо одряхлевшего беса - Салиха, которого Давлятов изгнал, в него вселился молодой, смешливый бесенок, он направился на Хантемировское кладбище высшего класса.
Этот мраморный город был закрыт от взоров любопытных художественно отлитой оградой и полосой прохладных деревьев. Давлятов умерил свой бег и к главному входу с белыми колоннами подошел торжественным шагом, где его встретили двое с видом высокооплачиваемых технократов - подтянутых, в отлично сшитых черных костюмах, с высокими лбами, под которыми даже большие очки казались детскими. Выражение их лиц, однако, было настороженным, хотя и готовым вмиг высказать и подобострастие. Так оно и вышло. Едва Давлятов показал свое удостоверение академика, стражи-технократы отошли в сторону, подобострастным жестом приглашая следовать за ними.
Давлятов прошел и сразу попал в белый, стерильно чистый коридор, где по обе стороны были открыты двери магазинов с разными товарами и услугами, для усопших - здесь и рабы, и наложницы, и породистые кони, и передвижные кухни, и холодильники, набитые всякой снедью, шатры... словом, все, что нужно для безбедной жизни в посмертном существовании.
Давлятову вначале показалось... и он, открыв рот от удивления, уткнулся носом в чуть запотевшее стекло витрины, чтобы лучше разглядеть.
- Чем могу быть полезным? - из магазина выбежал продавец, но явно не торгового вида, а, скорее, молодого ученого-ядерщика. Заметив колебания Давлятова, он решил помочь вопросом: - Вы что-нибудь на будущее для себя? И уловил еще большую нерешительность гостя. - А, понятно! Вы беспокоитесь за своего коллегу, усопшего два часа назад академика Са-лиха! Не беспокойтесь, он уже успел все заказать неделю назад... так что все доставлено к месту погребения...
- Что же он пожелал забрать с собой? - не из любопытства, а из желания поддержать разговор спросил Давлятов.
- Ничего особенного. Скромно. Поскольку он прожил долгие годы в одиночестве, он решил не утруждать себя в лучшем из миров слишком большим обществом, ибо не любит шума, суеты, мелькание лиц утомляет его. Вот его список. - И продавец ловко извлек из бокового кармана модного суконного пиджака сложенный лист и прочитал: - Любимая наложница - одна, раб-евнух один, конь - один, шатер - два, летний и зимний, ну и всякая мелочь, кровать двуспальная, холодильник, электропечь, видеомагнитофон и набор кассет с суперфильмом "Магомед"...
Давлятов только сейчас заметил, что все фигуры внутри магазина отдают тусклым блеском воска.
- Они что же у вас, бутафорские - любимая наложница и конь? - смутился от собственного вопроса Давлятов.