— А вам известен какой-либо способ урегулировать это дело?
— Пока еще нет. Тем не менее эта дуэль, если она состоится, как мне кажется, может иметь место только в Америке. А пока мы туда попадем, случайные обстоятельства, приведшие к вызову на дуэль, быть может, разрешатся сами собой.
Капитан Корсикэн покачал головой, как человек, не признающий власти случая над человеческими судьбами. В эту минуту по трапу, ведущему к ближайшему салону, поднялся на палубу Фабиан. Цвет его лица потряс меня. Вновь будто открылась кровоточащая рана, и страшно было смотреть на него. Мы чувствовали, что он искренне заблуждался, взывая к бедной душе, наполовину покинувшей тленную оболочку, и пытался избегать нас.
Дружба никогда не должна быть навязчивой. И мы с Корсикэном решили, что мудрее будет с уважением отнестись к его горю и не слишком вмешиваться. Но вдруг Фабиан обернулся и пошел к нам.
— Безумная, это ведь она? — произнес он. — Значит, это была Эллен? Бедная Эллен!
А затем отошел, не дожидаясь нашего ответа, который мы не решались дать.
Глава XVIII
В полдень я уже знал, что Дрейк направит к Фабиану своих секундантов. Собственно, эти действия были обязательны, поскольку Дрейк вознамерился требовать немедленного удовлетворения. Оставалась ли надежда на отсрочку? Я прекрасно знал, что англосаксонская раса по-иному, чем мы, трактует вопросы чести, и дуэль практически полностью исчезла из жизни Англии. Кроме того, как я уже сказал, дело не только в том, что закон весьма суров к дуэлянтам и его не рискуют нарушать, в отличие от Франции, но и в том, что общественное мнение враждебно относится к такому способу выяснения отношений. Тем не менее англичанин Дрейк сознательно пошел на него. Очевидно, столкновение было заранее обдумано, оскорбление преднамеренно спровоцировано. И ход моих рассуждений привел меня к единственно возможному выводу, а именно: что поединок между Фабианом и Дрейком неизбежен.
В этот момент палуба заполнилась толпой. Это были адепты только что закончившегося воскресного богослужения. Офицеры, матросы и пассажиры расходились по постам и каютам.
В половине первого было вывешено объявление, где сообщалось о результатах измерений:
40°33' с. ш.
66°21' з. д.
Пройдено по курсу: 214 миль
«Грейт-Истерну» оставалось всего триста сорок восемь миль до мыса Санди-Хук, у песчаной косы которого начинается проход в гавань Нью-Йорка. Пароход спешил войти в американские воды.
Во время ленча Фабиана не было видно, а Дрейк сидел на обычном месте. Хотя этот негодяй и хорохорился, мне все же показалось, что он неспокоен. Не хочет ли он утопить в вине угрызения совести? Не знаю, но Дрейк, как всегда, неумеренно пил в компании своих дружков. Несколько раз он бросал на меня косые взгляды, не желая, однако, обратить на себя внимание, несмотря на свою обычную наглость. А может быть, он искал среди собравшихся Фабиана? Не могу утверждать. Зато достоин упоминания факт, что Дрейк буквально убежал из-за стола, как только справился с едой. Я встал, чтобы проследить за ним, но он направился к себе в каюту и там укрылся.
Я поднялся на палубу. Море было совершенно спокойным, а небо чистым. Ни облачка, ни гребешка пены. Два зеркала отражали голубизну друг друга. Мне встретился доктор Питфердж, который сообщил дурные новости о раненом матросе. Состояние его резко ухудшилось, и, несмотря на заверения врачей, почти не было надежды на выздоровление.
В четыре часа, за несколько минут до обеда, по левому борту было замечено судно. Старший помощник сказал мне, что это, вероятно, «Сити оф Пэрис», водоизмещением в две тысячи семьсот пятьдесят тонн, один из самых красивых пароходов компании «Инман»[156], но он ошибся. Судно развернулось и показало свое название: «Саксония» из компании «Стим нэшнл». В течение некоторого времени мы шли контркурсом на расстоянии трех кабельтовых друг от друга. Палуба «Саксонии» была полна пассажиров, приветствовавших нас троекратным «Ура!». Добрый обычай — встречным судам, постоянным обитателям Атлантики, приветствовать друг друга! Ведь между кораблями не может быть безразличного отношения. Общая опасность, которой они подвергаются, является тому причиной, независимо от их принадлежности.
В пять часов на горизонте показался еще один корабль, но он проходил слишком далеко от нас, чтобы можно было определить страну, которой он принадлежал. Третье судно появилось в шесть часов. Это был «Сити оф Филадельфия» компании «Инман», занимавшееся перевозкой эмигрантов из Ливерпуля в Нью-Йорк. Похоже, мы вошли в район интенсивного морского движения, хотя земля была еще далеко. Мне уже хотелось как можно скорее высадиться на берег. Ожидали мы также встречи с «Европой», колесным пакетботом водоизмещением в три тысячи двести тонн, с машиной мощностью в тысячу триста лошадиных сил. Этот пароход принадлежал одной трансатлантической компании и обслуживал пассажирскую линию между Гавром и Нью-Йорком. Однако мы его де заметили — очевидно, он прошел севернее нас.
Ночь настала в половине восьмого. Полумесяц надвигался на лучи заходящего солнца и некоторое время висел над горизонтом. Религиозная лекция, которую провел в главном салоне капитан Андерсон, сопровождалась песнопением и завершилась в девять часов вечера.
День закончился. Ни к капитану Корсикэну, ни ко мне секунданты Гарри Дрейка так и не приходили.
Глава XXIX
Наутро — это был понедельник, восьмое апреля, — установилась прекрасная погода. Восходящее солнце ярко сияло. На палубе я встретил доктора, который нежился в потоке солнечных лучей. Он обратился ко мне.
— Ну что ж, — произнес он, — наш бедный раненый скончался, умер ночью. А ведь врачи за него ручались!… О эти врачи! Они никогда не сомневаются! Вот и пятый человек покинул нас после отплытия из Ливерпуля, пятый, списан в пассив «Грейт-Истерна». Но рейс еще не завершился!
— Бедняга, — посетовал я, — и это перед самым прибытием в порт, он так и не увидел американского берега. Что-то будет с его женой и малыми детьми?
— Что вы хотите, сударь, — ответил мне доктор, — таков закон, великий закон природы! Смерть неизбежна! Неизбежен уход к тем, кто уже нас покинул. Мое личное мнение таково: те, кто не умирает, занимают место других не по праву. А знаете, сколько людей умрет за время моего существования, скажем, за шестьдесят лет?
— Я никогда не задумывался над таким вопросом, доктор.
— Расчет весьма прост, — пояснил он. — Если я проживу до шестидесяти лет, это означает, что жизнь моя составит, в круглых цифрах, двадцать одну тысячу девятьсот дней, то есть пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот часов, иными словами, тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч минут, или один миллиард восемьсот восемьдесят два миллиона сто шестьдесят тысяч секунд. Округляю еще раз — два миллиарда секунд. Что ж, за это время умрут два миллиарда человек, мешающих жить своим потомкам. Ну, а я уйду в свой срок, когда тоже буду обузой. Вопрос заключается в том, чтобы не стать никому в тягость, и, конечно, пусть все произойдет как можно позднее.
В течение некоторого времени доктор продолжал развивать тезис, суть которого сводилась к простой вещи: все мы смертны. Мне не хотелось принимать участие в дискуссии, и я позволял ему выговориться. Так мы и прогуливались по палубе: он говорил, а я слушал. И тут я увидел корабельных плотников, которые занимались ремонтом носовой обшивки, поврежденной двумя ударами шторма. Если капитану Андерсону не хотелось прибыть в Нью-Йорк со следами аварии, то плотникам следовало поторопиться, поскольку «Грейт-Истерн» быстро шел по спокойным водам, и я понимал, что с такой скоростью пароход еще не плыл. Я представлял себе, какая радость одолевает юных влюбленных, которые склонились над балюстрадой и больше не считали обороты гребного колеса. Бойко сновали длинные поршни, а огромные цилиндры, дрожа от их ударов, звенели, как огромные колокола громкого боя. Гребные колеса делали одиннадцать оборотов в минуту, и скорость парохода составляла узлов тринадцать.