День завершался без происшествий. Палуба заполнилась, как обычно, гуляющими. Для того чтобы слепой случай не свел вместе Фабиана и Гарри Дрейка, я и капитан Корсикэн смотрели во все глаза. Вечером в главном салоне собрались обычные завсегдатаи. Привычные занятия — игра на фортепьяно, чтение вслух и пение — вызывали привычные возгласы «Браво!». Вдруг началась необычайно оживленная дискуссия между одним северянином и техасцем. Суть спора заключалась в том, нужен ли Южным штатам «император». К счастью, эта политическая дискуссия, угрожавшая превратиться в свару, была прервана прибытием воображаемой телеграммы в адрес «Океанских новостей», которая якобы гласила: «Капитан Семмс, военный министр, обязался возместить Югу ущерб, причиненный крейсером «Алабама».
Глава XIX
Выйдя из ярко освещенного салона, мы с капитаном Корсикэном вернулись на палубу. Ночь стояла темная, без единой звезды. На борту ничего не было видно. Окна салонов сверкали, точно жерла печей. Вахтенные грузно мерили шагами палубу. Однако приятно было дышать вольным воздухом, и капитан вдыхал частицы его полной грудью.
— В салоне я узнал много интересного, — сообщил он. — Зато здесь простор и свежесть. Животворная атмосфера! Чтобы не задохнуться, мне надо за сутки пропустить через легкие сто кубических метров чистого воздуха.
— Дышите, капитан, продолжайте дышать во всю грудь, — посоветовал я. — Здесь хватит воздуха на всех живущих, а от ветра его не станет меньше. Кислород — прекрасная вещь, и, поверьте мне, ни парижане, ни лондонцы не в состоянии оценить его по достоинству.
— Совершенно верно, — согласился Корсикэн, — они предпочитают углекислый газ. О вкусах, конечно, не спорят. Но что до меня, то я его терпеть не могу и признаю только в шампанском!
Так, беседуя, мы шли по прогулочной палубе правого борта, укрытые от ветра высокими стенами корабельной надстройки. Огромные клубы дыма, пронизанные искрами, вылетали из черных труб. Гул машин сопровождался дрожью на ветру металлических вант, звенящих подобно струнам арфы. А мы непринужденно беседовали, слыша каждые четверть часа возгласы вахтенных матросов по-английски и по-французски: «Все в порядке! Все в порядке!»
Чтобы не наскочить на свободно плавающие в этих местах ледяные глыбы, капитан каждые полчаса брал пробу забортной воды и замерял ее температуру, и если она падала на один градус, без колебаний менял курс. Дело в том, что он знал, как пятнадцать дней назад судно «Перейра» оказалось заблокировано айсбергами примерно в этих широтах, а этой опасности он и старался избежать. Сейчас он особенно строго проверял ночную вахту, не позволяя себе ложиться спать. На мостике при нем находились два офицера: один для связи с котельным отделением, которое подает пар на машину гребных колес, другой — с котельным отделением, подающим пар на машину гребного винта. Вдобавок, на носовой площадке несли вахту лейтенант и двое моряков, а старший боцман и еще один матрос стояли у форштевня. Пассажиры могли не беспокоиться за себя.
Так прогуливаясь, мы с Корсикэном отправились на корму. Нам пришло в голову побыть еще некоторое время в главной рубке, прежде чем разойтись по каютам, подобно мирным горожанам, прохаживающимся перед сном в хорошую погоду по главной площади своего города.
Кроме нас, там, казалось, никого не было. Постепенно глаза привыкли к темноте, и мы смогли заметить человека, облокотившегося на релинг и замершего в неподвижности. Корсикэн, внимательно вглядевшись, тихо проговорил:
— Это же Фабиан!
Действительно, там стоял Фабиан. Мы его узнали, но он, погруженный в молчаливое раздумье, не обратил на нас никакого внимания. Взгляд его был устремлен куда-то в угол, и я стал наблюдать за тем, как он всматривается в темноту. Что он там видит? Что надеется разглядеть в потемках?
Внезапно раздался густой бас капитана Корсикэна.
— Фабиан! — позвал он.
Мак-Элвин не ответил. Он не слышал. Корсикэн окликнул его еще раз. Тот вздрогнул, повернул голову на мгновение и произнес одно-единственное слово:
— Тише!
И показал рукой на тень, медленно перемещавшуюся в дальнем конце надстройки. Именно на эту едва заметную причудливую фигуру глядел Фабиан. А затем печально проговорил:
— Черная дама!
Меня забила дрожь. Капитан Корсикэн схватился за мой локоть, и я почувствовал, что он тоже дрожит. Мы оба были охвачены одной и той же думой. Эта тень — не тот ли призрак, о котором заявил доктор Питфердж?
Фабиан снова окаменел, погруженный в грезы. Я же с болью в груди и растерянностью во взгляде следил за очертаниями человеческой фигуры, которую можно было принять за тень, повернувшуюся к нам в профиль. Тень переместилась в нашу сторону, замерла, пошла прочь, остановилась, двинулась вновь. Казалось, она не шла, а плыла по воздуху. Неприкаянная душа! В десяти шагах от нас она застыла неподвижно. Я разглядел изящную женскую фигурку, завернутую в некое подобие коричневого бурнуса, с лицом, покрытым частой вуалью.
— Безумная! Безумная! Разве не так? — пробормотал Фабиан.
Да, это была безумная. Но Фабиан не спрашивал об этом нас.
Он разговаривал сам с собою.
Тут бедное создание подошло поближе. Я заметил, как блестели под вуалью ее глаза, устремленные на Фабиана. Она двинулась по направлению к нему. Фабиан выпрямился, как наэлектризованный. Женщина под вуалью приложила руку к сердцу, точно желая сосчитать пульс… И тут же скрылась, растворившись в задней части надстройки.
Фабиан нагнулся, почти опустился на колени и протянул вперед руку.
— Она! — прошептал он.
А потом тряхнул головой и произнес:
— Какие галлюцинации!
Капитан Корсикэн взял его за руку.
— Пойдем, Фабиан, пойдем отсюда! — позвал он и повел за собой несчастного друга.
Глава XX
Ни у меня, ни у Корсикэна не было сомнений, что это была Эллен, бывшая возлюбленная Фабиана и ныне жена Гарри Дрейка. Судьба свела всех троих на борту одного судна. Фабиан ее почему-то не узнал, хотя, быть может, был прав, воскликнув: «Безумная!» Эллен превратилась в безумную, и, без сомнения, скорбь, отчаяние, убитая любовь, общение с недостойным человеком, отнявшим у нее Фабиана, разрушение личности, стыд — все это разбило ей душу. Ее, эту несчастную, взял с собой на Американский континент Гарри Дрейк, чтобы прочно втянуть в свою беспутную жизнь авантюриста.
Утром следующего дня мы долго говорили с капитаном Корсикэном. Лицо капитана осветилось мрачным огнем, я ощущал биение собственного сердца. Что мы можем сделать против него, мужа, главы семьи? Ничего. Мы только можем попытаться предотвратить новую встречу Фабиана и Эллен, так как Фабиан в конце концов сможет узнать невесту, и это лишь спровоцирует беду, которую мы стремились отвести. Несчастная Эллен в дневное время не появлялась нигде — ни в салонах, ни на палубах. И лишь по ночам в одиночестве выходила вдохнуть морской воздух и взять у ветра немного душевного спокойствия. Самое позднее через четыре дня «Грейт-Истерн» подойдет к причалам Нью-Йорка. Оставалось лишь надеяться, что случай не помешает нам бдительно следить за Фабианом, который не должен узнать о присутствии Эллен на борту. И все же судьба обхитрила нас.
Ночью курс незначительно изменился. Несколько раз, попадая в зону, где температура составляла двадцать семь градусов по Фаренгейту[140], иными словами, три градуса ниже нуля по шкале Цельсия, судно отклонялось на юг — нельзя было допустить появления в непосредственной близости от корабля плавающих ледяных гор. В течение всего утра небо приобрело особый оттенок, в северной части горизонта возникли яркие сполохи, а это верный признак присутствия плавающих масс льда. Задул колючий ветер, и в десять часов маленькое легкое облачко вдруг плотной белой пеленой окутало судно. Поднялся туман, посреди которого наш пароход беспрерывно подавал гудки, обозначая свое местонахождение; этот оглушительный шум распугивал чаек, устроившихся на реях.
[140] Шкала Фаренгейта — температурная шкала, широко распространенная в США и Великобритании. Точка таяния льда имеет температуру + 32°F, кипения воды + 212°F. Один градус по Фаренгейту равен 5/9 градуса по шкале Цельсия. Шкала предложена немецким физиком Габриелем Фаренгейтом в 1724 году.